Владимир Шапко - Переезд на юг

– А не выпить ли нам ещё, Маргарита Ивановна? Водки? Вина?

Величественно прикрыла свой бокал. Понятно. Боится надраться. Пуганая ворона. Куста.

– Ну а я, с вашего позволения – выпью.

Обожгла водка. Будто ледяную палку просунул в пищевод. Слишком холодная, зараза. Долго держал графин в холодильнике. Вот этот грибок надо сразу следом пустить вдогонку. Ну а потом можно уже и колбаску. Пару кружков. Вот этих. Да горчичкой их!

Пережёвывал, наслаждался:

– Расскажите немного о себе, Маргарита Ивановна.

Сказал, как будто только сегодня познакомился. Начал всю канитель с начала. С самого начала. Лайнер. Ещё на один заход пошёл. Последний. Прежде, чем разбиться. Всё горючее выжег. А шасси выбить – никак!

Кузичкина перестала есть.

– Я же рассказывала о себе, Евгений Семёнович! Кто я, откуда. Где росла. Кто родители. Где училась. Неужели забыли?

– Нет, нет, вы не так меня поняли. Вы рассказали тогда о себе слишком коротко, схематично, что ли. Будто в отделе кадров. А хотелось бы услышать от вас развёрнутую, как её? версию, извините, историю вашей жизни. (Господи, как по-графомански сказал, бездарно! И это – писатель!)

Но Кузичкина разом стартанула. Слова, казалось, понеслись впереди Кузичкиной. Спринтер и стайер на беговой дорожке. В одном лице. Тарахтела почему-то о своём отце, который тоже храпел, но это не важно, я о другом, Евгений Семёнович, как он ребёнком воспринял День победы, в 45-м году, у него был дружок Тошка Большов, дядя Тоша потом, ну Ванька и Тошка играли в деревне вместе, заканчивали первый класс, голод был, рыскали по оврагам, рвали лебеду, словом, росли, у обоих отцы были на фронте, матери, конечно, чертоломили в колхозе, за палочки, и вот 9-е мая, День Победы, радио на сельской площади надрывается с утра, марши гремят, песни, весёлая музыка, люди бегают из двора в двор, поздравляют, девки под руку ходят, поют, заливаются, Ванька к Тошке помчался на другой конец деревни, залетает в дом к Большовым, что такое! Тошка в углу голову закрыл руками, зажался, а тётя Настя сидит с какой-то бумажкой в руке, воет, как волчица, и головой о стену бьётся… Похоронка на дядю Мишу, отца Тошкиного, пришла. 9-го мая. В День Победы. Журавлиха-почтальонша принесла. Прямо перед Ванькой вышла с сумкой со двора Большовых…

Опять заползал Агеев на столе.

– Обожди. Перезвони, – прихлопнул голос Табашников.

– Вы извините меня, Евгений Семёнович, за этот рассказ. Ни к селу, ни к городу он сегодня. Но бедный папа, бывало, как выпьет, так и вспоминает об том дне. На всю жизнь врезался он в детскую головку. Вот и мне передалось. Не удержалась. Простите.

Маргарита Ивановна выхватила платочек, заплакала.

Табак растерялся. Хотел похлопать по спине как при икоте, при кашле, но ума всё же хватило – приобнял:

– Ну, ну¸ Маргарита Ивановна, успокойтесь. – Бормотал несуразицу. Как ребёнку: – У меня тоже отец храпел. Тоже выпивал. Ну-ну!

Кузичкина всё извинялась, всхлипывала, а Табак срочно плескал ей водку в большую рюмку. Тут уж – никак, Маргарита Ивановна. Нужно выпить. Как лекарство. Чокнулся, проследил, чтобы глотнула, и сам жахнул полную. Чёрт возьми, такая встряска! Вот так Кузичкина. Удивляет больше и больше.

Опять заползал мобильник. Вот ещё привязался!

– Ну, чего тебе?.. Да всё нормально, нормально. Не звони пока. – Опять заткнул неуёмного.

Подмигнул Маргарите Ивановне:

– Выпить не дают. На велотренажёре педали крутит.

Кузичкина сразу забыла всё, с готовностью рассмеялась. Тоже юморная. Прямо начала закатываться. Глаза и от слёз, и от смеха – размазанные чёрные цветки. Захотелось как-то помочь женщине. Потащил даже платок из кармана. Но опомнился:

– У вас на глазах, это, тушь поползла. (Потекла, идиот!) Потекла, я хотел сказать.

С извинениями женщина сразу бросилась в ванную, закрылась.

Передышка. Негаданная. Надо быстро убрать всё лишнее со стола и подать жаркое на чистых тарелках. Украсить веточками укропа и петрушки. Вот так.

Кузичкина ахнула перед новым блюдом. В восхищении. Сама тоже новая. С новыми глазами. С глазами – как синяя ночь. Умеют преображаться женщины. Мгновенно. Прямо не узнать.

Полилась водка в гранёные большие рюмки. Уже без возражений, без тормозов. «Ну, Маргарита Ивановна!» И так далее.

К полуночи, к курантам достаточно окосели. Оба. Телевизор был забыт. Скованность – побоку. Каждый говорил, перебивая другого. Кузичкина смеялась, неслась по-прежнему – уже как лихая лыжница с горы. Почище Табашникова недавно. Только круто заворачивала, со смехом обдавая мужчинку снежной пылью. Табак, словно задохнувшись на миг, открывал рот и глаза и сразу вклинивался. Бубубукал вроде тетерева. Распускал, что называется, перья. Только не на току, а тоже летя на лыжах: бу-бу-бу, Маргарита Ивановна! Бу-бу-бу! Лихая лыжница и токующий тетерев. О чём говорили – вспомнить потом было невозможно.