Владимир Шапко - Железный старик и Екатерина [СИ]

– Что ты делаешь, Ирина?

– Пусть ест, мама, пусть, – смотрела мать на сына, почему-то полнясь слезами: – Вон как похудел.

Ничуть не бывало! Рома после лета на даче стал походить на толстого круглого чёрного жреца африканского вуду. После изматывающего ритуала вновь сейчас насыщающегося за столом и одетого в европейское. В белую майку и шорты.

Но мать словно не видела этого – вилкой, будто вздрагивающей куриной лапой, тыкала какую-то еду в тарелке, не понимая, что̀ ест.

На даче Дмитриева, куда дала себя увезти на другой день, – тоже вела себя странно. Вместо того, чтобы поспешить с сыном на берег и посмотреть, как тот в ластах и с хоботом бороздит речку вдоль и поперёк, она начала рыскать по огороду, рвать недоспелые помидоры и есть их, впиваясь в твёрдую мякоть зубками и морщась от кислоты плодов. Все недовольно ходили за ней, как за дурой-начальницей, словно ждали, чего она ещё выкинет.

Она вдруг побежала к забору:

– Привет, мореплаватель!

Свищёв в тельняшке отпрянул. Попятился, не веря в такую наглость.

Екатерина Ивановна видела, что сноха не в себе, и когда старик и мальчишка – недовольные: некому будет показывать мастерство рыбалки – отправились на неё одни, завела сноху в дом, посадила на стул и прямо спросила:

– Что случилось в Москве? Говори!

Молодая женщина точно этого только и ждала. Как девчонка закрыла ладошками лицо и заплакала:

– Мама! Валерий ушёл из дома!

– Как ушёл? Куда ушёл?

– Две недели живёт у сослуживца. Мама! У Зельдовича!

Городскова потемнела лицом:

– Так это, может, ты виновата?

– В чём?! Мама!

– Ну это тебе лучше знать – в чём.

Когда рыбаки вернулись с рыбой в корзинке, две женщины, отвернувшись друг от дружки, молча быстро собирались. Толкали Ромкины вещи в сумки. Рома еле успел подхватить свой брошенный рюкзак. Спасти от такого варварства.

– Извините, Сергей Петрович, – сказала Городскова. – Нам пора. Поезд. Рома, одевайся.

Дмитриев знал, что поезд поздно вечером, время – море, но пошёл в огород нарвать овощей матери и сыну в дорогу. Помидоров, огурцов, лука, укропа.

В пустом дачном автобусе, в город ехали точно переругавшись. Молодые со стариками. Дмитриев и Екатерина сидели впереди, с сумками на коленях, плечом к плечу. Ирина, как птенца, прижимала к себе сына позади них. Чересчур упитанный птенец ничего не мог понять, стремился освободиться от крыла мамы-птицы, но та прижимала его ещё сильней.

– Ну мама! Честное слово! Сиди нормально!

Всегдашний Ромин рюкзак, понятное дело, был набит до неба, поэтому с новой подаренной раритетной книгой от Дмитриева Рома полез в вагон, удерживая её под мышкой. В тамбуре развернулся с рюкзаком и книгой. По направлению к Дмитриеву внизу у вагона:

– По прибытии сразу сообщу. До встречи в январе, Сергей Петрович! – Снова повернул себя. Теперь на 180. И ушел с рюкзаком и книгой в вагон.

Дмитриев, борясь с собой, зло отворачивал лицо, задавливал слёзы.

Что-то пробурчав свекрови, полезла следом за мальчишкой мать, хватаясь худыми руками за поручни. Без пышной стружки Дмитриев по-прежнему не узнавал её змеиной выглаженной головы. Торопливо подавал наверх два небольших чемодана на колёсиках. Женщина пятилась, удёргивала чемоданы в вагон. Дмитриев хотел помочь, «взлететь», но Городскова остановила:

– Уже отправление, Сергей Петрович. Сама управится.

Полезла тучная проводница в обтягивающей юбке. И встала тумбой с флажком, свёрнутым в трубку.

Поезд тронулся и сразу как-то быстро пошёл.

Торопились за ним, махали Роме. Сначала его голове, положенной на руки.. Потом его руке, машущей из вагона.

В автобусе старик смотрел на летящую улицу. Как зверь чувствовал, что мальчишка больше не приедет. Что-то произошло в Москве. А вот что?

Забывшись, повернулся прямо к Городсковой, к её лицу:

– Может, я что-то сделал не так, Екатерина Ивановна? Отчего такое поспешное бегство с моей дачи?

Будто взятая на нож, Городскова заперла дыхании, фальшиво рассмеялась:

– Ну что вы, Сергей Петрович! Просто Ромке нужно в школу. Да и обратные билеты Ирина взяла на сегодня. Чего же тянуть? Долгие проводы – лишние слёзы. – Сама уже отворачивалась от Дмитриева, готовая плакать.

Но старик так просто отстать не мог. Он должен выяснить всё до конца. Ссылаясь на поздний час, набился проводить женщину до дома. А там она вынуждена была пригласить его на чай. Не отвертишься теперь! Шалишь!

Поднялись. Открыли дверь. Вошли. Пока старик сидел, как моль слеп от включенного света в большой комнате, Екатерина на кухне быстро готовила чай. Лихорадочно соображала, что можно сказать Дмитриеву и как.