Владимир Шапко - У подножия необъятного мира [Хроника деревенского городка] [litres]

Павлики сидит, зло опустил глаза. После бедного Николая Николаевича – нет для него никакого Ленты в классе. Нет – и всё!.. «А-а! Товарищ Счастненький у нас остался. (Лента явно переигрывает, изображая радостное удивление – по бестолочам он прошёлся просто так, для злой разминки. Он ждёт, нетерпеливо ждёт – сразиться. Сразиться именно с этим умненьким, злым, длинноруким паучком. Прошлый раз тот взял верх, сегодня – посмотрим!) Ну как, товарищ Счастненький, не боитесь?…»

Павлики вскакивал, быстро шёл к доске. Предложенный Лентой мелок в упор не видел. Хватал другой и, привстав на носочки, вытряхивался на доску мгновенным ответом.

«Та-ак… А если вот так? Вот так?» – наколачивал новой белой каши Лента. Павлики тут же – буковки-цифирки! буковки-цифирки! Съел?… «А вот так, так!» А на! На! Наелся?…

И начиналась, можно сказать, драка.

Они бегали у доски, как боксёры на ринге. Но боксёры братве не совсем понятные. Боксёры как бы будущего ещё. Фантастические. Которые вместо того, чтобы просто тузить друг дружку, да покрепче, придумали новые правила: бить – не трогая. То есть пока один тянется, колотит мелком по доске, другого рядом – треплет, встряхивает, откидывает назад. Точно он в жёсткую «серию» взят… Однако как бы заочно…

А вот когда Павлики выколотил свою последнюю ленту – китайскую до невозможности! – когда врубил в конце её жирнейший знак вопроса и Ленту закачало – все поняли: это нокаут. Полный. Тут же – бурные аплодисменты победителю, яростный топот ног – побеждённому: у-у, Лента!

А Павлики уже за партой – достал учебник (по высшей математике, между прочим) и углубился в него. И внимания на побитого не обращает. А тот даже трястись перестал – завис перед доской, как на канатах…

Ну, ладно – это Павлики его уделал. Павлики – молоток. А самим как? Самим-то как, братва? Лента-то очухается – пощады не жди? Павлики, ты как? Сможешь его ещё разок?… Чтоб до конца урока висел? А?…

И наградой архаровцам за муки математические стал в ту осень новый физкультурник. Маленький, подвижный, крепенький, в свистках и секундомерах – как в амулетах и медалях чемпиона – прошёл он первого сентября в учительскую – и вся братва расшатнулась: вот это… молодчик! (В хорошем, добром понимании «молодчик».) Насторожила, правда, фамилия – Гольдберг… Оказалось – ни черта общего! Однофамилец просто! «Юрочка» – вот его ласковое имя-прозвище, какое сразу же дали ему ребята.

«Кувырок вперёд… По одному – пошёл!» – командовал Юрочка в коридоре школы, и ребята с разбега прокатывались колобками по мату. «Через коня с приземлением вперёд-назад прогнувшись… пошёл!» И, больно насаживаясь, гимнасты сигали через коня. Хохоча, сваливались на пол, образовывалась куча мала, и ревущего Поляну жирафом перебалтывало-проносило над всеми!

Юрочка смеялся, но тут же возвращал себе серьёзность: «По спортзалу “зайцами”… пошёл!» И сам первый начинал подкидывать колени высоко, ритмично трелькая свистком.

«Спортзал» этот коридорный он выбил у Фаддея. Мат и коня – в гороно. Там же волейбольную сетку и целых пять мячей. Во дворе с ребятами поставил высоченную арку, навесил на неё толстых канатов, закрепил сбоку к столбу лестницу, по которой цепкой перехваткой можно было выбраться к самому небу, проорать там дикое и слететь по канату вниз.

Врыли новых два турника. Укрепили старый. Два щита для баскетбола наладили, расчистили площадку под волейбол. Целый спортгородок получился!

«Вокруг стадиона (стадиона!)… лёгким бегом… марш! Раз-два! Раз-два!» – И архаровцы гуськом, деловой ритмичной связкой тряско били пыль по «стадиону».

В окне учительской растерянно, словно не узнавая двора, торчали Фаддей и Зализка… «Подумаешь, физкульт-ура лысая… Да у меня!..» – заикался было Зализка, но под тяжёлым взглядом Фаддея сникал. Да и вообще повял как-то с приходом Юрочки Зализка. Повял, пожух. Оставили, правда, ему «военное дело», и он по-прежнему устраивал парадики во дворе, но и строй уже молотил как-то не так, и «артильлеристов» орали словно бы по недоразумению, и Фаддей уже не бил ритм глобусом в окне.

Не замечал теперь Фаддей молотящегося строя под своим окном. Не видел, как по-собачьи вытягивался к нему, Фаддею, друг Зализка. («Вдарь, Фаддей, вдарь ритм, как прежде, – прошу!») Ничего не видел Фаддей. Темновато как-то стало у него перед глазами. Беспросветно. Сидел он теперь постоянно к окну боком, словно на целый день задумавшись. Ожидал словно чего-то. Не минующего его, надвигающегося неумолимо. Чуткий был человек Фаддей… Когда, однако, стряхивал наваждение – по-прежнему зычно орал на старуху Павлу, а педсоветы начинал очень серьёзными словами: «Как нам указал товарищ Сталин…»