Владимир Шапко - У подножия необъятного мира [Хроника деревенского городка] [litres]

Вместе, рядом, племянница и тётка были одинаковы и печальны, как лимоны. Только печаль одной, кутаясь в сумасшествие, была мутна, потустороння, другая же была печальна – как вселенная… Обе – точно в шапках очень белого снега, в которых зашли вот только из непогоды в дом, и которые в тепле должны быстро отойти, растаять…

Клара узнала старуху. Горько заплакали они на перроне, обнявшись и по-лошадиному одинаково открывая жёлтые зубы и дёсны. Однако, трясясь в телеге (Медынин и привёз Клару, Мишу и Яшу на станцию и теперь гнал назад уже со старухой), Клара вдруг затемнела тучей… резко саданула тётку локтем под бок… Без умолку говорящая старушка ойкнула, разом замолчала. Незаметно перевела испуг свой к Мише – тот опустил голову.

Вечером словила первую галошу. На другой день с утра – резиновый сапог. Всё время теперь, пока Миша и Яша бывали на работе, сидела в кухне. И только плакала перед двумя переживательными старушками и напряжённым серьёзным стариком. В комнату не заходила.

Но с приездом тётки всё-таки что-то стронулось в Кларе. Стронулось и поплыло сквозь муть к чему-то ещё неясному, но уже высвечивающемуся, манящему… Она вдруг стала замирать на коленях. Прислушивалась словно. Она напряжённо вспоминала. Тут же пугаясь, срывалась в спасительную качельную монотонь. Но она уже думала. Она могла уже думать…

Однажды, внезапно, она сказала тётке: «Поедем… Поедем домой… На родину… Сегодня же!..» Сказала трудно, неумело, точно выталкивая из себя бесконечно больное, замучившее её. Но – трезвое, осмысленное.

Старушка от радости заплакала, засуетилась, пошла вытаскивать всё, собираться, вязать в дорогу.

Вечером, увидев на середине комнаты завязанные узелки, чемодан, верхнюю одежду, Миша и Яша онемели у порога.

– Да!.. Мы поедем! – не глядя на них, с нажимом, зло сказала Клара. И это тоже было сказано осмысленно и твёрдо. Встала из-за стола и… ушла за ширму. Именно ушла, а не увалилась, как обычно.

Миша окончательно перепугался. А старушка, даже голосом боясь спугнуть свершившееся чудо, только извинительно и радостно разводила перед ним сохлые ручки, как бы говоря: что поделаешь? Звеняйте вам!.. И глаза её вновь засверкали юморком. Были мгновенны, всё понимали, всё помнили, вновь стали глазами прожившей и до конца понявшей жизнь старухи-еврейки…

Опомнился Миша только в библиотеке у Нади: чьто делать? Надя! Скажите! Писоветуйте!..

Однако уже на другой день Клара опять монотонно раскачивалась на тюфяке. Тупо, отсутствующе.

Все растерялись: ведь было же чудо вчера, ведь всё уже приготовлено, собрано, ведь вечером на вокзал, на поезд…

Надя вывела Мишу в коридор, стала убеждать оставить эту затею с отъездом. Пока не поздно!.. Сразу же, точно от белой стены, отделилась белая Циля. Словно шёпотом, замахала острым крючкастым указательным пальцем перед носом Нади: «Ви не должны! Слышите! Ви не должны вмешивиться!..» Сам Миша, почти целые сутки налитый слезами, ничего, походило, не соображал. Надя отступила.

Одевали, собирали Клару в дорогу за ширмой. Как безвольную куклу. (Возились Надя и Циля.)

И снова на вокзал повёз всех Медынин.

Клара безучастно болталась в телеге. В пустых глазах её вихлялись и стаивали один за другим зажжённые фонари.

И вот когда вагон резко дёрнуло, и он тронулся, когда медленно стал уплывать ночной перрон с одинокими Мишей и Яшей, когда Миша робко взмахнул рукой и сделал шаг за поездом – Клару точно сильно, наотмашь ударили в лицо: она откинулась от окна, ладошкой перехватила крик. Метнулась по вагону в тамбур, к раскрытой двери, отбросив в сторону проводницу. С подножек вагона оступалась, сползала – непереносимо медленно, долго. Неумелой расшиперившейся птицей. Точно медленно переворачивалась, хватаясь руками, повисая на поручнях. Ноги соскальзывали со ступенек, ветром задирало, трепало подол, открывая резко белые трясущиеся ноги. Казалось, вот-вот, вот в следующий миг сорвётся, упадёт – вниз, под колёса… Миша и Яша бросились, догнали, поймали, подхватили у самой земли.

Поезд набирал скорость, и к трём обнявшимся плачущим на перроне людям из открытого убегающего окошка выдёргивалась, тянулась, махала старушечья, как ветка сохлая, рука: шастя вам! Шастя вам! Шастя вам!..

Через год Клара уверенно встала к наборной кассе. Ещё через год – родила. Девочку. Жанночку. По вечерам счастливые седые родители купали свою дочь, суетясь вокруг глубокой оцинкованной ванны. Яша стоял наготове с распахнутым полотенцем, чтобы принять и завернуть в него сестрёнку.