Владимир Шапко - У подножия необъятного мира [Хроника деревенского городка] [litres]

Делились на две команды. Получалось человек по пять. Мало. Тогда до кучи подбивались радостной пузатой мелочью, типа Валерки Мухи, благо вокруг её всегда хватало – и игра начиналась. Играли без судьи, с долгими спорами, нытьём. С доказываниями, с натыркой друг на друга. Бегали от одних ворот до других. Кучно. Воплясто. Играли босиком. Смазывали, веером расшвыривая, коварно замлевшие за день коровьи лепёхи. До крови, до подпрыгивания, до баюканья своей ноги подковывались о кочки… Но – до полного победного. Умирал матч только с полнейшей темнотой, в которой тонул счёт: то ли 25: 24, то ли 35: 57? Ну да завтра продолжим!

Шаток где-то раздобыл фэзэошный ботинок. Один. Левый. Стал надевать на игру. Под колено подвязывал предупредительную чёрную тряпку: левая – смертельная. Однако играть было неудобно – Шатка как-то инвалидно кидало за пудовым ботинком. Он часто не поспевал к мячу или просто мазал. И особенно досада брала, когда видел, как по полю гоняет, свиристит, подпрыгивает Павлики. Лёгкий, босой. Кто подпрыгивает-катится? Павлики или Футбол? Или вместе они? В сумерках порой и не разберёшь. Иногда и подцепишь фэзэухой. Вместо Футбола. «Ну ты, чё куёшься?! Костыль на ФЗО!» Чего ж тут? Извиниться только со стыдом да дальше за улетающей оравой подкандыбывать. Скинуть бы этот чёртов ботинок! Так смертельность левой сразу пропадает. Хорошо Зеляю вон. Генке. В бутсах, гад. А тут…

У Генки, у Зеляя, отец – директор банка. Уважаемый, получается, человек. Недавно вон бутсы сыну купил. Подсунул, можно сказать. Кредитно. В счёт будущих как бы Гениных успехов. В учёбе и особенно в поведении. Ну, Гена, понятно, и вышел…

Размер бутс – 45-й. Да ещё сам тощий, полосато подгетренный. Вот эт-то футболист! Ну-ка, пробегись! Пробежался – бутсы крокодилами проклацали! Поставили мяч: бей! Сделал разбег, поддел – мяч полетел умирать куда-то за Ульгу. Да-а, эт-то тебе не левое ФЗО Шатка, тут, брат, что с левой, что с правой – смертельно!.. Ну, да понятно, папаша, госбанк за спиной…

Раньше, до бутс, Зеляй и бегал-то за всей ватагой без всякого толку. Будто бычок свой пожизненный клянчил: оста-а-авь-те покурить! И мяча-то толком не нюхал. Не давали. Теперь Зеляй – только на острие атаки. Мяч только на него, только ему. Как лучший в семье кусок. Ешь, Гена! И Гена «ел». Когда вся орава, как-то одерживая себя и пропуская вперёд с мячом Зеляя, катилась к воротам Саньки Текаку, Санька холодел и начинал подблеивать бараном… От пырового удара Зеляя мяч астероидом пролетал над павшим плашмя Санькой. Однако Санька тут же вскакивал и начинал бить себя по кумполу. По темени! По темени! Точь-в-точь как Понтя… Ну, приходилось успокаивать. Подводить и усаживать на кирпич, на штангу то есть. Придавливать, держать. Не надо, Саня, не буйствуй. Мяч-то метров на двадцать выше ворот пропорол. Сам Понтя, поди, не взял бы. Так что – чего уже? «Ы-ы!» – всё дубасил себя по башке юный Понтя.

Тем временем Зеляй успокоенно поклацывал бутсами к центру поля. Остальные трусили за ним. Как удовлетворённые бобики. Они удар произвели. Они с чистой совестью трусят. И получалось уже, что теперь Генка Зеляй – Лыс ка-Кельман. На чёрную зависть Дыне. Но куда ж тут! Раз в бутсах, подлец, вышел. Папа, конечно, госбанк за спиной…

Вообще, сказать к слову, любил Гена Зеляй выходить. Любил. Как пешка. Всё вперёд лез. Ферзём-папой постоянно выдвигался. Выталкивался, можно сказать. То вот в бутсах вышел. Зимой – в здоровенных дутышах на ботинках. Ждали – сейчас разбежится и взлетит, как на «дугласах». Он же – только вихлялся, выпендривался на месте. Опять же летом вышел. В боксёрских перчатках. Вздёрнул победоносно к небу – и потрясает ими, и подпрыгивает. Как чемпион уже, как весь в аплодисментах… А то вообще вдруг вышел… в раме. В раме взрослого велосипеда ЗИЧ! И завышагивал, и завышагивал сбоку. Вверх-вниз, вверх-вниз. Скособочило, выкобенивает всего, а воображает.

Словом, любили Гена и папа выходить. Беда только, что выходили-то во всём взрослом, не по размеру Гене. Не было по размеру-то в культмаге. Приходилось Гену самого подгонять. Постоянно дотягивать. Или – наоборот: уминать, кособоко заталкивать. В ту же велосипедную раму, к примеру… Зато всё это индивидуально, единолично. Только для Гены. Всякие там настольные игры и коллективные мячи папа Гене не покупал. Правда, ЗИЧ вот этот, велосипед… Но не будешь же приковывать его к Гениной ноге цепью. Чтоб единолично-то было. Потому – ладо уж, катайся так, без цепи. Но – чтоб никому! И Гена гордо вышагивал в раме, гордо катил по улицам городка два больших, гордых, никелированных солнца. И – никому! Ну, пришлось объяснить, что нельзя так, Гена. Не по-товарищески. И кто объяснял – Гера Дыня, Шаток, Санька Текаку и до кучки – Павлики, могли тоже теперь иногда прокатиться по улице. Правда, сам хозяин бежал всегда рядом, давал испуганные указания, но это уже пустяки, терпимо, зато сколько солнца гонишь в плавной россыпи спиц!