Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

На четвереньках, хотя можно было выйти на своих двоих, вылез я на лестницу и глубоко отдышался. Слон и Лев приветствовали меня радостным лаем и ласкались так исступленно, как будто я вернулся к ним после многомесячного отсутствия. Взяв себя в руки, я с самообладанием, хотя почти без сознания, запер обе дверцы.

И тут меня охватило такое сильное блаженство, какого я никогда не ощущал! Ведь я мужественно осуществил то, что хотел — и приобрел Уверенность!.. Хотя мне было страшно больно, что она мертва, — но это, конечно, намного разумней, чем если бы она жила. А ее призрака мне незачем бояться, если я его не буду бояться! Это только мой ужас его порождает, только он делает его опасным, только он мог бы меня убить… О мои героические предки, вливайте и впредь хоть каплю своей силы в увядшие жилы современного дворянина!..

Выйдя из башни, я приказал несчастных, таких верных мне собак застрелить. Я плакал, глядя на их казнь; но что поделаешь? их нюх мог бы меня выдать.

Уже полночь, но я до сих пор чувствую жуткий запах, — как будто бы я все еще стоял там, в тюрьме для обреченных на голодную смерть… Ужас! возможно ли, что прелестное тело, аромат которого… Но лучше не думать об этом, а то опять будут сниться кошмары.

14 декабря .

Такая жуткая ночь! Отдал бы и вечный рай только чтобы еще раз не переживать ее! Что было ужаснее — ее сны или бессонница?.. О Хельга, моя страшная звезда, которую я только теперь, убив, действительно полюбил, — что ты вытерпела! Каким мерзким, достойным вечного проклятия был мой поступок! А все-таки мог ли я поступить иначе? Может ли поступить иначе супруг, который видел и слышал то, что я?.. А потом — я был всего лишь орудием Всевышнего, наказавшего страшную грешницу: справедливо ли, Боже, что ты так немилосердно наказываешь несчастное орудие кары своей… Ну вот, сегодня наконец исповедуюсь хотя бы бумаге, чувствую, что мне станет легче, ведь потому я столько страдал, что мне одному пришлось нести бремя страшной тайны.

С того времени, когда я был свидетелем Ее скандального свидания с ним, днем и ночью во мне кипела злоба, ярость и жажда мести, каких нельзя себе и представить. Раньше я не поверил бы, что страсть может так подчинить себе человека, лишить всякого самообладания, разума и естественности; так, прежде всего, она лишила меня всяческого страха, которому я иногда был несколько подвластен, хотя в сущности у меня сердце льва. Только так могло случиться, что я решил спровадить Хельгу со света, причем именно в тот день, о котором она сказала, что он будет прекраснейшим в ее жизни; подожди, сучка, я тебе его приукрашу! И я до подробностей разработал изощренный план. Целых четыре дня я не сомневался в том, что сделаю свое дело.

Ее я избегал. Все же несколько раз она находила меня сама и начинала со мной приветливо говорить. Но таким голосом, как будто ее кто-то душил, и с таким выражением лица, словно глотала пауков. Каждый раз она внезапно прерывала речь и, побледнев, уходила. Однажды я услышал, как сразу после ухода она зашипела: «Нет, не могу! все что угодно, только не это…»

19 августа она с самого утра была очень взволнована, но только от радостного восторженного ожидания. Я решил приступить к делу, как только увижу, что она готовится к отъезду. Но до полудня ничего такого не произошло. А я только теперь начинал чувствовать страх и колебаться. Эти чувства быстро нарастали. Я думаю, что до дела вообще бы не дошло, если бы судьба по странному стечению обстоятельств не захотела этого…

В 2 часа пополудни я поглядел сквозь замочную скважину в ее комнату, пряча под пиджаком тяжелый молоток. Тихо напевая, она укладывала в маленький чемоданчик разные вещи. «Надо теперь действовать, не медлить!» — сказал я сам себе и в эту минуту почувствовал, что не способен; дикая ярость последних дней покинула меня полностью. Все-таки механически продолжаю смотреть. Она укладывала главным образом всякие мелочи: не только фотографии, книги, рукописи, но и, кто бы мог поверить, скажем, несколько обыкновенных камешков, обычную пустую катушку, старый черенок ножа без лезвий… Но вот, роясь в одном ящике, она вытащила весьма драгоценный, радужно сверкающий всевозможными каменьями браслет, который я когда-то собственноручно подарил ей на день рождения. Она затряслась, точно дотронулась до паршивой жабы, и изо всей силы швырнула драгоценность в угол, так что та разломилась. А потом тщательно умыла руки.

Опять проснулась безграничная ярость последних дней, которая почти швырнула меня в комнату.