Владимир Шапко - Парус

Зенов так и не пришёл. На улице пережидали проплывающий мимо автобус. Опять всё с теми же коптящимися гусями. Да, всё поздно, Серёжа. Всё в жизни поздно, не отпускал от себя мрачный стих Дылдов. Какая-то дамочка порывалась перебежать дорогу. Ей сигналили, отгоняли. Она нервно отскакивала назад, на поребрик. Серову хотелось схватить её за руку. И держать, держать, встряхивая как девчонку. Дылдов же внимательно смотрел. Переход был без светофора – на милость водителей. Наконец один затормозил, мол – давай, иди… И она, чуть ли не бегом заспешила на противоположную сторону.

Когда тоже перешли дорогу, Дылдов вновь завёл свою шарманку: всё проходит, Серёжа, всё. Он выпил только одну кружку пива. Одну. Был трезв. Однако напоминал тяжёлый, наполненный под завязку бурдюк. Серов вообще не пил. Поэтому Серов вскричал: да что проходит?! что?! чёрт тебя дери! Дылдов грустно посмотрел на друга. Как посмотрел бы, наверное, дед Мазай из лодки с сотней своих зайцев. Которых не знал куда девать. «Знаешь, Сережа, от того, как женщина переходит дорогу, когда ей её уступают машины на правом своем повороте – о ней можно сказать всё. Если женщина начинает торопиться, чуть ли не бежит, стесняется оттого, что задерживает движение – она человек, у неё есть совесть. Когда же, наоборот, идёт, как будто никого нет вокруг – с этакой деланной ленцой, с этаким фирменным заплётом ног – и пять машин ждут, когда она вот так блядски пройдёт, освободит путь – она скотина, самодовольная мразь… Так вот, моя дражайшая – была и есть такая скотина. Весь мир должен замереть и ждать. Надо было видеть картину – Её Говенное Величество Переходит Дорогу! Серов затосковал, у Серова, что называется, заболели зубы. Да брось ты, Лёша, в конце концов! Брось! Забудь ты их, наконец! Выкинь из головы! Что ты прилип к ним? Сколько можно! Что, другой бабы, что ли, не можешь найти? Нормальной бабы? За эти-то годы! Дылдов, винясь, почёсывал голову. Да была тут одна у меня. Здесь уже, в Москве. Пытался я с ней как-то. Придёшь, бывало, а она сразу такую деятельность по дому разовьёт – не подходи: зашибёт ненароком! И пылесос тут, и щётки, и ковры. И ведь знает – зачем пришёл: и бутылка в руке, и цветы. А поди ж ты! Да я, главное, особо и не набивался. Сама всегда звала. А вот характер такой! Будто московскую квартирку-расконфетку её пришел ломать. Как целку. Как Миша-медведь я. Кто-кто в теремочке живет? И – бабах!.. Навечно отчуждённая какая-то, сердитая. Так и перестал к ней ходить. Из лимитчиц тоже была. Но выбилась как-то в москвичку. И когда это было, спросил Серов. Да года три, а может, и четыре уже прошло. И это всё, все твои попытки? Нет. Зачем. Ещё одна была. Волосы чёрные. Но щёки пёстрые от веснушек, как сорочьи яйца… Ну, и что? Что с ней? Да ничего. Любить надо, Серёжа, а любви и не было. Расстались. Дылдов неторопливо шёл, всё пребывая в тихом стихе своем, в грустной мечтательности. Всё проходит, Серёжа. Всё становится поздно. Выбор мужчиной женщины напоминает мне ритуал выбора арбуза. Из целой горы подобных. Сжатие его двумя ладонями, углублённое щёлканье ногтем и вслушивание, дерганье за высохший хвостик… А арбуз всё равно оказывается внутри как репа. Всё ни к чему, Серёжа. Всё проходит. Я однолюб, Серёжа. В этом и беда моя. Как перебила она мне ноги пятнадцать лет назад – так с тех пор и хромаю-падаю, наладиться не могу… Злоба у Серова прошла. Зря всё это, Лёша. Забудь. Пожалей себя. Ни к чему всё это тебе. Жалко было друга до слёз. И свое сразу вспомнилось. Как два года жил без жены в заштатном городишке К.

…По коридору общежития шли быстро. Скопом. Человек десять-двенадцать. В запоясанных серых плащах, в милицейских шинелях. Кто электрик?! Беспощадный шёл отстрел всех встречных. Кто электрик?! Где электрик?! Двери раскрывали с легкостью игральных карт. Кто электрик?! На окрик пьяные лица поворачивались как вазы. Есть электрик?! Вас спрашивают! Вазы этрусков были по-древнему вытянуты и немы. Дверь захлопывалась. Дальше группа топала. Комендант пытался забегать вперёд. Понимаете, люди на демонстрации, проходят колонной, где же взять сейчас электрика? Да где, где «проходят»?! – полны комнаты сидят! Пьют! – Главный-запоясанный-в-плаще был поджар, но нависающе широк в плечах, как фанера. Рванул очередную дверь. Ритм порушен. Экстрасистола. Кто электрик?! Ну – я. Серов начал подниматься, отодвигая стул. Из двери наставились на него десять дуплетов. Десять сдвинутых дуплетов глаз. Одевайся! А в чём дело?! Одевайся, тебе говорят! Серов пошёл к шкафу за одеждой. Трезвый. Успевший выпить только полстакана. Вина. Остальные пятеро разом отвернулись от бутылок. Не имели к ним, бутылкам, никакого отношения. Есть ещё электрик?! Начальник всё подступал. Вогнутогрудый. Как детский манеж. Есть, я вас спрашиваю, или нет?! В соседней комнате. Один. Комендант мотнул рукой. Так какого чёрта! Сюда его! Немедленно! Матузкина притащили. Что называется, под микитки. И это несмотря на то, что он был в шикарных праздничных подтяжках. При галстуке. В чём дело, товарищи? Пан Матузкин возмущался. Праздник, отдыхаю, имею право! В чём дело? За что?! Сейчас узнаешь… Оденьте его! Вогнутогрудый повернулся к коменданту. А вы – это что такое?! Что вы нам лялякали?! А?!! Комендант отирал лицо платком. Длинные щёки его были сини, снулы. Как двойня. Вытащенная у роженицы и требующая шлепков.