Владимир Шапко - Общежитие

– Да вы что – смеётесь! – С натянутыми к макушке волосами продавщица была как латунный патрон. – Нет таких! – Двинула обломок обратно.Злая. Пальцами даже брезгливо тряхнула.

Старичок растерянно улыбался. Точно иностранец. Точно ему не перевели. Забыли перевести. На его родной язык… Так оно, конечно. Как же теперь? Ведь сказали, чтоб такую же. Господи, куда же теперь?..

Тогда последовало сакраментальное:

– Вы что – русского языка не понимаете?.. Приносят тут… С помоек… – Лицо женщины вознеслось на небо. До него Странному Старичку было не достать.

Подойдя и поздоровавшись, Кропин взял в руки половинку тарелки. Однако такого рисунка, рисунка странного, он в жизни не видел. Рисунок походил на какую-то каббалу. На вскрытый мозг человека. На часть запутанного лабиринта, отсечённого от целого… Тем не менее Кропин сказал, что есть вроде бы такая тарелка. У Кочерги. Дома. Вроде с таким же рисунком. Пойдемте, посмотрим. Старичок обрадовался, заторопился за спасителем. Господи, да как же! Ведь сказали такую же. А где ж её? Ведь не оказалось тут. Да и откуда? Тарелка-то – из Германии. А я, старый дурак – настаивал. Вот ведь как!..

– …Сын у меня хороший, хороший… – всё уверял себя Старичок в комнате у Кочерги. Забыто дёргал чай из стакана. Как все пожилые деревенские – с застёгнутым воротком белой рубашки. С застёгнутым на верхнюю пуговку. – Хороший, очень хороший… Институт окончил… Хороший…

Кропин кивал, соглашался со Старичком как с малым дитём. Кочерга же, ухмыляясь, опускал глаза, готовый к разоблачениям.

Вблизи Старичок казался старей поповой собаки. Волосы реденьким ёжиком. Как у новорождённой, точно уже спёкшейся на солнце обезьянки. За семьдесят, пожалуй, перевалило ему. «Я из деревни Долбушка. Наспротив станции под таким же названием. Прямо наспротив. Фамилия моя – Глинчин.Павел Андреевич». Ну, вот и познакомились, наконец. Кропин и Кочерга назвали себя. Пожали ему руку. Оказалось – учительствовал. Сорок пять лет. В этой самой Долбушке. В начальной школе. Жена умерла. Два года назад. Тоже учительница была. Вот и приехал. К сыну. Не хотел, но уж больно звали. Да. А там как же? В Долбушке? Ведь дом, наверное, хозяйство? Всё продал. Сын настоял… Кочерга и Кропин переглянулись. Потом не знали куда смотреть, точно сами пойманные на нехорошем…

– Нет, нет – сын у меня хороший! Не подумайте чего! Хороший! Я всем доволен. Да…

Да – хороший. Кто же спорит?.. Кочерга стукал пальцами по столу.Кропин пылал, сидел-покачивался с руками меж колен.

Никакой тарелки, близкой по рисунку разбитой, у Кочерги не нашли.

Когда бывал во дворе, Кочерга нередко теперь видел Странного Старичка в одном из окон четвёртого этажа. Как всё та же грустная обезьянка,Глинчин смотрел куда-то вдаль поверх утренних отпаривающих деревьев.Наверное, там, вдали под солнцем видел свою дорогую Долбушку… Кочерга начинал взмахивать палкой. Универсальной своей палкой: Павел Андреевич!Эй! Как дела? Но Старичок не смотрел вниз… Потом ронял на стекло занавеску… Да, бедняга. Зачахнет там среди барахла. Сгноят его чёртовы детки. Почему же Митя-то не зайдёт к нему? Снова не позовёт?..

Однако Кропину было не до Странного Старичка. Кропин уже несколько дней был озабочен совсем другим…

После 56-го, когда Кочерга вернулся из лагерей, почти сразу же у них состоялся разговор о бывшей семье Якова Ивановича. Тогда, перед самым приездом сидельца, Кропин рванулся даже искать их. Окольными путями успел узнать: Зинаида была замужем (этому, собственно, не удивился), однако Андрюша, тот самый постоянно беспокойный толстенький мальчишка… был уже студентом! Учился в институте! Вот это удивило.

Обо всём этом Дмитрий Алексеевич и доложил другу, когда во время встречи (встречи через шестнадцать лет) сидели за бутылкой водки и немудрёной закуской в кропинской комнате.

Однако от услышанного Кочерга начал клониться вниз. Лысина его стала как пепел.

– Спасибо, Митя… Но думаю, этого не нужно было делать… Извини,но я их вычеркнул из своей жизни. Давно. Так же,как и они меня… За шестнадцать лет ни одного письма… – Посмотрел на папиросу меж пальцев. Затянулся: – Ни пачки махорки.

Кропин начал спорить. Не могли они! Яша! Время было такое! Неужели непонятно?!

– А ты?.. – Глаза смотрели из чёрных впадин, как из ям, как из колодцев. – А ты?.. Почему же ты писал? И продукты отрывал от себя?.. Почему?

Ну что тут скажешь?! Чуб Кропина в те времена был сродни бильярду. Бильярдной неразбитой пирамиде. Поэтому чт о мог ответить такой чуб склонённой перед ним, упрямой серой лысине?..