Владимир Шапко - Общежитие

На одном из концертов, в антракте, она познакомила Новосёлова со своим педагогом, шефом. «Какая чушь! – без всяких церемоний воскликнул узколицый высокий мужчина со встрёпанными волосами. – Кто вам об этом сказал?! Какие мёртвые?!»

Новосёлов чувствовал себя раздвоенно. Как человек, не очень-то верящий, что попал в этот странный призрачный мир. Мир музыкантов, мир музыки, где ему, в общем-то, и не место. Что вот говорит он с настоящим музыкантом, автором учебника по гармонии, профессором, говорит с ним о музыке. Но ощущая в себе своё понимание музыки, с немногословной сердитой убеждённостью говорил о нём, отстаивал его, защищал. Он держал словно перед ними свою правду, правду обездоленных, бедных против правды богатых, сытых, правду кухарки, которая… ну и так далее. «Какая чушь!» – всё продолжал восклицать профессор. Однако Ольга начала замечать, что и он стал задумываться на концертах. Слушал трубы небесные напряжённо, подавшись вперёд. Словно тоже открыл их страшный смысл, их настоящее предназначенье. В патетических местах, когда в органе трубило всё… он через весь зал смотрел на ученицу жуткими, тоже неземными глазами. С вывернутыми волосами, как вентилятор, готовый взмыть вверх!.. И Ольга пригибала голову, боясь только одного: не закричать, не зажать уши… И скорее опять смотрела на старательного органиста, не ведавшего, какую музыку он творит. Впрочем, на воздухе, на улице, все это действительно казалось бредом, чушью. Они смеялись с профессором: «Да, конечно, если взглянуть под этим углом, ха-ха-ха, выглянуть из-за этого уголка, ха-ха-ха, томожет и показаться что-то, ха-ха-ха, но это же чушь, бред воспринимать так такую музыку!» Они шутили, подтрунивали друг над дружкой. Как после пережитой вместе опасности, жути. Какой-нибудь комнаты страха, через которую их только что протащили. И расставаясь возле метро, так же подшучивали и смеялись. Но… но на следующем концерте органиста (шёл целый цикл), едва войдя в полупустой ещё зал консерватории, глянув на вмурованный… на скелетно захороненный в стену орган… словно впервые увидев его вот таким… Ольга малодушно повернулась и пошла назад к двери. Это же чёрт знает что! Это уже истерия, психоз! «Саша, ведь я не могу ходить после ваших слов на концерты!» – смеялась она при встрече, готовая плакать. «Каких слов?» – испугался Новосёлов, а когда понял, вспомнил, горячо подхватил свой бред: вот видите! вот видите! я же говорил! Точно! И, словно радостно убедившись, что не допустил её в соседнюю поганую веру, не допустил, сохранил, торопливо уже наставлял: плюньте! забудьте их! (мёртвых), не ходите туда! Лучше в филармонию! Завтра! Шуман, Бетховен, Чайковский! Оркестр! Музыка! Жизнь! Не то что возле этого шабаша мёртвых сидеть. Затаиваться. Ведь ещё утащат к себе! Шутка, конечно. Ольга и всхлипывала, и смеялась.

Нередко, когда Новосёлов бывал свободен, после утренних лекций Ольги просто гуляли. Словно чтобы дать отдохнуть душе, осмыслить услышанную за последние дни музыку. Чаще на Чистых прудах, доехав до Кировской. В такие дни мысли о работе, об общаге – у Новосёлова куда-то уходили. Он чувствовал себя ещё более приобщённым. Этаким аристократом духа.Уже запатентованным москвичом. Который не думает (не знает)ни о какой-то там прописке (постоянной), ни о каком-то там понятии «да разнесчастная ты лимита».

Сидели на середине озера на открытой площадке кафе, как на открытом пароме, с мороженым в железных чашках. Молчали. Мороженое вставляли ложечками в рот, будто замазку. Неподалёку медленно проплывала пара фламинго. С кривыми шеями кроваво-берхатного цвета – как будто две красивые, гордые в ы дерги из природы. Плотные уточки осторожно плавали там же.

Начинал дуть ветер. Гнал по озеру волны. Уточек перебалтывало с волны на волну. Как загнувшиеся корзинки упрямо упирались в волнах фламинго. В якорной раковине поплавка слышался любовный скрежет цепи.

Новосёлов и Ольга сходили на берег, куда-то шли.

Наползали угрожающие кулаки туч чёрно-красного цвета в свинцово-сизой, развешенной до земли кисее июльского предгрозового полдня. Из большого солнца вдруг начинал сыпаться раздетый сухой дождь. Люди с удивлением задирали головы, спотыкались. Потом бежали, пригнувшись,над головами сооружая хоть какую-нибудь защитку. Из папок, сумок, газет. А дождь сухо просверкивал, сыпал прямо из солнца… Добежав до чьего-то махратого от старости парадного, Новосёлов и Ольга смотрели из-под козырька вверх, улыбчиво открыв рты. Как смотрят всегда люди на это редкое явление природы, никак к нему не привыкнув: смотри ты! вот ведь!