Владимир Шапко - Общежитие

Обо всём этом и говорил Новосёлов новой знакомой, удивляясь сам открывшемуся в нём, неожиданному, в понимании этой сложной музыки. В ней как раз и было много от той кособокости таланта, о которой не раз говорил ему Серов. Как вы считаете, Ольга? Ведь верно?..

По Палашевскому переулку шли за ускользающими, в руки не дающимися лучами. Точно наощупь. Когда дорога раскрывалась, закат над ней начинал гореть карминно-стойко, как сожжённая за день солнцем кожа. И снова раздёргивался на лучи, снова ускользал, затягивая Новосёлова и Ольгу за собой дальше в катакомбный переулок.

У Палашевских бань, возле пивной бочки, стояли с кружками побанившиеся пивники. С накинутыми на выи полотенцами, напоминали бивак воинов после дневной битвы. Отдохновенный у походного костра, у походной кухни. Раздатыми бычьими глазами воины удивлённо провожали парочку. Его, долган а , орясину, и её, пигалку. Шмакодявку. Новосёлов и Ольга наклоняли головы, посмеивались.

Словно пригибаясь в утлой длинной арке, вышли в тесный двор, где окна вокруг были темны.

Мусорный бак благоухал как тюльпан. Ольга косилась на бак, хотела поскорей проститься и уйти, но Новосёлов говорил и говорил. Пришлось вывести его снова на улицу и там стоять, слушать.

Новосёлов церемонно пожал ей руку, пошёл, наконец. Пошёл к закату. Уносил на себе фиолетовый пылающий футляр. Отм а шно, вольно взбалтывал руками. Как взбалтывал бы руками пошедший в пляс плясун. Чтоб в трын-траве пропасть. В своем последнем мать-его-подплясе. Эхх-ма-а! Была бы шапка на голове – саданул бы, наверное, оземь, фиолетовую взметнув всю пыль! Э-эхх!

Когда Новосёлов пришёл к ней во второй раз, чтобы послушать пластинку – всё повторилось: она металась, бумаги, ноты спихивала в шкаф. В халатике – вымахнула опять из комнаты. На этот раз к поэту на стене добавился пылесос на полу. Который в изумлении замер. Как брошенная дервишем кобра. Новосёлов попытался пригнуть. Не тут-то было! – Головка вскинулась снова… Хозяйка вернулась. Уже в юбочке, в кофточке. «Сейчас я уберу!» Пылесос с грохотом полетел за тахту. Однако снова оттуда высунулся. Как единственный друг. «Не обращайте внимания, садитесь!» Новосёлов сел.Поставили пластинку. Поплыла музыка. На сей раз – Брамс.

Тогда же и первый поцелуй произошёл. Правда, на лестнице уже, на спуске к светящейся двери. Поцелуй неожиданный, дикий, не нужный ни ему, ни ей. У неё случилось что-то с туфлей, она замешкалась с ней, присев. Распрямилась чуть погодя. В некотором смущении. Будто извиняясь за задержку. Новосёлов снизу потянулся. Помедлил в нерешительности. Поцеловал. Точно и не он это вовсе. Поцеловал неумело, скользнув по её лицу. Словно остро зацепившись за английскую булавку… Молча, быстро стали спускаться к раскрытой двери, к свету.

На улице по глазам ударили чёрные лоскуты сильной жары. Солнце пряталось неизвестно где. Над улицей небо глубоко просохло, подобно перекипевшему серому молоку. Машины проносились, прокатывали жару. Будто бы уже рваными пылающими покрышками. Новосёлов и Ольга точно не видели всего этого. Торопливо шли они по тротуару, по самому солнцепёку,углублённо смотрели под ноги, не соображали, что наступают на нежный свинец, что нужно прочь от него, в сторону, через дорогу, спасаться в тени аллеи, всё озабоченно поторапливались, точно катастрофически куда-то опаздывали… И только возле гирлянды потных голов к киоску с фантой остановились.

Они не узнавали друг друга. Словно год не виделись. Оба как размытые, чёрно-белые два фильма… Встали в хвост очереди, вытираясь платками. О чём говорить, чёрт побери! На голову выше всех, Новосёлов смотрел на чёрные тряпки лип в алее напротив. О чём теперь говорить! Ольга, когда пила, лукаво поглядывала на него поверх стакана. Не выдержала,рассмеялась. Фу-у, чёрт, сразу стало легче! На радостях Новосёлов махнул второй стакан фанты.

Они стали встречаться чаще. О поцелуе они вроде бы забыли. Они ходили на концерты. В Большой зал консерватории, в филармонию, в зал Института им. Гнесиных. Но, как ни странно, Новосёлову с первого же раза не понравиласьмузыка органа. Звучание его. На концерте он сидел с ощущением человека, человека живого, неожиданно попавшего к мёртвым, в среду их,в их, сказать высоким слогом, царство. В нескончаемый, замедленный какой-то, слепой и безголосый их хоровод… Да это же музыка мёртвых, – с прозрением перепуганного мальчишки определил он. Музыка для мёртвых, их музыка!.. Когда уже на улице он сказал об этом Ольге – тавздрогнула. От неожиданного, точного. Да, действительно, музыка неземная. Но не мёртвая,нет. Не для мёртвых. Нет, Саша! Но Новосёлов всё твердил перепуганно: нет, их это музыка, их!.. Спорить с ним было бесполезно. Но нередко теперь, после этих ударивших её слов, Ольга, слушая орган, вдруг ловила себя на том, что видит мертвых, отношения их между собой, Их Жизнь… Это страшно пугало её, до озноба, до жути. Скорее переводила взгляд на покачивающуюся старательную спину органиста, не подозревающего даже, какую он воспроизводит сейчас жуть…