Давид Маркиш - В тени Большого камня [Роман]

А Каменкуль не спит, ждет Кудайназара; скачут отблески теплого сердцу огня в низком оконце, на вмазанном в глинобитную стену неровном стекле. Она привычно ждет мужа, терпеливо — как ждет утра в последний предрассветный час или сумерек в час предсумеречный. Она всегда, всю жизнь ждала его — так ей кажется в ее убеждении: когда он заплатил за нее калым скотом и деньгами и забрал ее от родителей, когда уходил на далекую или близкую охоту, когда уезжал в Кзыл-Су по своим делам, о которых ей никогда ничего не рассказывал.

На этот раз рассказал: в Кзыл-Су, на заставу, к урусам. И сегодня, в благодарность за сообщение, она ждала его особенно терпеливо, уверенная в том, что Кудайназар все делает как надо и что вернется он в ту самую минуту, когда сочтет нужным вернуться домой. Встреча с урусами тревожила ее. Сеча морковку для плова, она размышляла над тем, что не следовало бы Кудайназару ехать к урусскому начальнику, что лучше поехал бы туда буйный таскальщик камней Телеген или холостой Гульмамад. Хорошо размышлять, сеча морковку на гладкой деревянной доске.

Кудайназар вошел вслед за Кадамом, нашел глазами жену в полутьме комнаты, втянул ноздрями запах плова и, швырнув в угол курджун с покупками, тихонько засмеялся. Приятно возвращаться домой, в Алтын-Киик, после долгого перехода по горам. Опустившись на вытертую кошму у камелька, Кудайназар блаженно вытянул ноги, и Каменкуль скользнула стянуть с него сапоги. Кадам жадно тянул кумыс, распутав кожаную веревку вокруг горла бурдюка.

— Хорошо… — сказал Кудайназар, глядя на сына над бурдюком. Неясно было, к кому он отнес это свое «хорошо» — к чмокающему на четвереньках Кадаму, к освобожденным ли наконец ногам, а Каменкуль угадала верно: к ней. Легко проводя ладонями по мужниным ногам, она снизу вверх взглянула Кудайназару в глаза и улыбнулась. Она была красива, Каменкуль, в свои двадцать два года — белолицая, с нежным подбородком, с крупными, розовыми, выпуклой лепки губами. Тело ее еще не успело износиться и одрябнуть, она была гибка и пряма, как только что срезанный прут. Она двигалась стремительно, но плавно, и маленькие ее груди прыгали под платьем, как глупые щенки на поводках.

— Ты видел у руса? — спросила Каменкуль, подкладывая набитую овечьей шерстью подушку под локоть мужа. — Он страшный?

— Видел, — кивнул головой Кудайназар. — Это странный урус.

— Как Телеген? — с надеждой спросила Каменкуль.

— Нет, — сказал Кудайназар и, подумав, добавил: — То есть не совсем. Телеген-то буйный, а этот — в себе, внутри все держит.

— Буйному-то легче! — искренне пожалела Каменкуль русского начальника Иуду Губельмана.

— Он приехать обещался, — недоуменно покачивая головой, сказал Кудайназар. Здесь, в алтын-киикской кибитке, у открытого огня, предстоящий визит русского начальника представлялся действительно нелепым. — Один, без солдат.

Дверь живенько отворилась. В проеме стоял старый Абдильда в барсовой шубе, накинутой поверх хорезмского халата легкого и плотного изумрудного шелка, расшитого птицами и единорогами. Такие хорошие халаты шили лет триста тому назад, а теперь бедовые люди вытягивают их из земли, вытряхивая из них звонкие кости покойников. Очень сухая земля на старом кладбище Хивы, за карагачевой рощей, и парадные похоронные халаты как были новыми, так новыми и остались.

— Салам алейкум! — сказал Абдильда с порожца и шагнул в комнату. — Аллах да продлит, дорогой Кудайназар, дни твоих замечательных странствий… — Подойдя к Кудайназару, Абдильда приблизил к его уху свое румяное лицо с серебряным перышком бороды и прошептал услышанную за дверью фразу: — Один, без солдат?

— Так он сказал, — кивнул Кудайназар. — Садись, Абдильда. Подавай плов, Каменкуль!

Не сняв шубы, Абдильда опустился на кошму у огня. На фоне дымчатого меха снежного барса старинный хивинский шелк пылал изумрудным пламенем.

— Аллах велик, и подарки его неоценимы, — сказал Абдильда, потирая короткие, сильные руки. — Он посылает нам урусского начальника без солдат… Я дам тебе мой карамультук, Кудайназар — он всегда бил без промаха.

— Нет, Абдильда, — сказал Кудайназар насмешливо, твердо. — Бери-ка вот плов.

— Но он же иноверец! — откровенно удивился Абдильда. — Наши законы гостеприимства для него не годятся. И потом не обязательно резать его здесь, в твоей кибитке.

— Соль, Каменкуль! — обернулся Кудайназар к жене, сидевшей в стороне от достархона. Кадам спал на мягкой киичьей шкуре в углу. — Я сказал тебе, аксакал: нет!