Евгений Бузни - Настенька

И потому легко себе представить, как все они эти Вадимы и прочие обалденно обрадовались, когда даже не успев втянуться в новый режим, с трудом поднимаясь пораньше с постели, чтобы, не дай бог, не опоздать на работу, они получили, наконец, сообщение о том, что Он, их мучитель, ушёл-таки из жизни. Для них не важно было, случайно ли оборвалось его бренное существование или кто-то помог продолжить цепочку страшно быстрой смены руководителей супер державы, чтобы самому стать поскорее в ряд властителей. В тот момент им это было неинтересно, ибо главным отложилось в сознании только то, что теперь можно снова расслабиться, газануть спиртными в кафе «Театральное» по такому случаю, а завтра по причине зарплаты, слегка оклимавшись к середине дня, позвонить кассирше и ласково попросить:

— Клавушка, у меня тут давление поднялось, видимо, от вчерашних переговоров. Ты уж отложи там мою долю, а я завтра подойду, занесешь сумму ко мне, как бывало.

Она поймёт. Она умница.

О, я очень виноват перед моим дорогим читателем, но всё вышеизложенное, прежде всего, не имеет никакого отношения к грустным историям о любви, которые я собираюсь рассказывать, и кроме того, конечно, никак не относится к тому огромному большинству людей, как рабочих, так и, естественно, интеллигентов, которые давно привыкли и любят работать, не торгуя совестью и не спекулируя вещами, людей, засиживающихся до позднего поздна в руководящих и творческих кабинетах, людей, не отходящих от станка, пока не отшлифована блестяще последняя на сегодня деталь, людей, ежедневно живущих честным трудом независимо от указов только потому, что иной жизни не представляют себе с детства.

К этому великому большинству людей я не то чтобы благосклонен, а искренне преклоняюсь перед ними всем своим существом и для них собственно пишу.

Если я отвлёкся немного в сторону, то явно не по своей воле. Так качнуло меня волной житейской, что рука сама заплясала, куда ей заблагорассудилось. За эту минутную неустойчивость я и прошу простить меня, дорогой мой читатель. И возвращаюсь к моим героям, которые не успели, как следует, и появиться на страницах, но я всё время помню, что они вот тут поблизости ходят.

Итак, после обеда, ближе к вечеру, погода обещала оставаться хорошей. Светило солнце. Была пятница, и были люди, которые даже в это время в Москве продолжали работать. Например, в метро.

Почти круглые сутки (с небольшим ночным перерывом) носятся поезда метрополитена то в одну, то в другую сторону, словно челнок гигантской швейной машины, что пытается заштопать прорехи человеческой жизни, которая то там, то здесь прорвётся. Вот и мечутся челноки-поезда, протаскивая нити человеческих судеб в разные стороны, сплетая, увязывая и разрывая их, стягивая вместе и расталкивая навсегда.

Сколько здесь, в клокочущем вареве, хаотично носящихся бесчисленных крупинок совершенно непохожих одна на одну жизней, сколько здесь трагедий, радостей, неожиданных встреч и столь же неожиданных расставаний? Миллиарды. Но кто подсчитывал?

Давайте опустим микроскоп нашего внимания на станцию метро «Новокузнецкая» и всмотримся в молодого человека, только что спустившегося по эскалатору, словно в преисподнюю, ибо там ему предстояло выбрать правильное направление дальнейшего движения — направо или налево — дабы не унестись в совершенно противоположную сторону, потеряв при этом драгоценнейшие минуты столь редкого для него пребывания в столичном граде Москве.

Да, молодой человек был и правда молод, лет около двадцати пяти, красив, для некоторых, может быть, даже обаятелен, но главное — очень стеснителен.

Мимо торопливо шли, бежали, быстро шагали люди с баульчиками, кашолками, пакетиками, рюкзаками, с цветами и без цветов, с улыбками и без оных, со смехом и озабоченно серьёзные, но все, казалось бы, разные одинаковы были в одном — их не интересовал молодой человек, отступивший как-то боком в сторону от людского потока, чтобы никому не мешать. И это было правильно то, что его никто не замечал.

Нет, разумеется, москвичей невозможно уличить в особом гостеприимстве и радушии к каждому приезжему. Гостей-то ого-го сколько! — со всего мира, а Москва-то она одна. И всё-таки, если бы молодой человек встал посреди зала метро, мешая собой всякому и не всякому, и начал бы беспомощно озираться по сторонам, ища подходящей надписи то ли на потолке, то ли между колоннами, так тут уж всенепременно кто-нибудь из столичников остановился бы и участливо так, ну может слегка лишь снисходительно, спросил бы: «Тебе куда, парень?» или «Вам какая станция нужна, товарищ?».