Давид Маркиш - Пёс [Роман]

Вертя головой, он искал на парижском перроне Рогова, а нашел Рубинчика.

— Ну, вот и ты! — сказал Рубинчик, требовательно оглядывая Вадима. — Нашего полку, значит, прибыло. Теперь, может, «Ось» раскрутим как следует. Главное — нащупать рынок, и тогда мы перевернем мир… Литературный, я имею в виду, рынок, — пояснил Рубинчик и озабоченно нахмурился.

— Ты погоди, Петя, погоди… — остановился Вадим и сумку свою опустил на перрон. — Значит, печатают нас здесь?

— Нет, не печатают, — твердо сказал Рубинчик. — Нас — не печатают. Бездарь всякую печатают, а нас — нет… Да кто они такие, я тебя спрашиваю? — повысил голос Петя Рубинчик и взмахнул рукой в опасной близости от лица Вадима. — Дед Мазай этот кривой со своей «Точкой» — сам ее всю пишет от начала до конца, сам печатает, сам продает и сам покупает. Или «Октябрь» местный — «Собор» называется — там кто? Середяков, думаешь? Как же, разбежался! Середяков там для понта только, а все дела делает эта сволочь, эта стерва припадочная — Танька Гречишкина! Боже мой, Боже мой, и это лицо русской литературы: Мазай, Гречишкина, Иванов еще… Но мы «Ось» раскрутим, мы им всем покажем!.. А ты, однако, не изменился. Ну, здравствуй!

Они обнялись, Рубинчик трижды чмокнул воздух около щек Вадима Соловьева.

— А ты уже, как местные, — удивился Вадим. — Они тоже так целуются: ни себе, ни людям.

— С волками жить — по-волчьи выть, — объяснил Петя Рубинчик. — Что с них, с дурья, взять?

— По-французски научился? — полюбопытствовал Вадим.

— Да на кой он мне! — пожал плечами Рубинчик. — Я что сюда — французский, что ли, приехал учить? И тебе не советую голову этой ерундой забивать; нам работать надо, писать.

От таких разговоров у Вадима Соловьева приятно кружилась голова и легко, хрустально позванивало сердце. С мимолетной жалостью вспомнил он Захара, Мышу; вот им бы сюда надо, в Париж. Париж — русская литература, русские журналы, газеты, издательства, русская речь! Остается только свободно завоевать все это. Рубинчик, правда, говоря по чести, писал в России дерьмо какое-то, да и Рогова с его закидонами понять можно было только с пятое на десятое. Ну, да ладно! Эх, раз, еще раз, выхожу на Монпарнас! Там, кажется, художники живут. А Большие бульвары — они чем хуже? Садовое кольцо, Большие бульвары. Въехать бы в какой-нибудь подвал на Больших бульварах, устроить там московскую Конуру: цейлонская заварка под батарейкой, пишущая машиночка. Девку какую-нибудь завести для порядка: Катю, Машу или, на худой конец, Маргошку какую-нибудь.

— Слушай, Петя, — с удовольствием вдыхая прохладный воздух, сказал Вадим Соловьев. — Большие бульвары — где это? Поедем, поглядим!

— Большие, маленькие! — досадливо поморщился Рубинчик. — Какая разница? Мы в Замок едем, это тоже на поезде надо, пятнадцать минут. Вон там через рельсы перейдем, тогда можно без билета.

— Не поймают? — обеспокоился Вадим Соловьев.

— Чего там… — отмел Рубинчик. — В первый раз, что ли? Чего им, французам, платить — они и так богатые, перебьются как-нибудь.

Вадиму досадно было уезжать из Парижа, так и не пройдя по нему ни шагу, и ехать к Рогову, в Замок. Еще в Москве, от знающих приятелей, Вадим слышал об этом Замке — бастионе русской культуры в самом сердце просвещенной Европы, неприступном каменном красавце посреди векового парка. Вадиму никогда еще не приходилось бывать в настоящем замке, где в вестибюле, может, стоят в нишах рыцарские доспехи, а в камине можно изжарить корову или быка. Это все было очень заманчиво и интересно, и только одно-единственное сомнение смущало Вадимову душу: каким образом Рогов, Женька Рогов пробрался в этот Замок, сидит там среди доспехов и спит чуть ли не в королевской кровати с балдахином и гербом? Присутствие Женьки Рогова, в недавнем прошлом дамского мастера из парикмахерского салона на улице Дзержинского, весь Замок погружало в какие-то сомнительные полутона. Женьки Рогова, которого московские литературные остряки с золотыми зубами называли лучшим прозаиком среди парикмахеров и лучшим парикмахером среди прозаиков. Дело было даже не только и не столько в обидном звании, сколько — и Вадим был убежден в этом бесповоротно — в том, что Роговская проза могла заинтересовать разве что заядлого кроссвордиста. Кого же здесь, в Париже, Рогов смог провести своими штучками и вселиться в Замок, в спальню французского короля?

— Ты тоже в Замке живешь? — спросил Вадим, покосившись на Петю Рубинчика.