Геза Оттлик - Училище на границе

Он никогда не имел бы у них успеха, если б не пускал в ход, на мой взгляд вопреки правилам честной игры, свою особую мужскую привлекательность, специфическое личное обаяние, ловко, даже искусно сохраняемое и никогда не изменяющее ему прямодушие. После двух-трех недель знакомства с ним становилось бесспорным и явным, как тиканье часов, стрекот кузнечиков, запах бузины или звезда на небе, что перед вами честный и добрый человек. На эту удочку самым забавным образом и клевали женщины. Тем более забавным, что на нее попадались не только столь же честные и добрые провинциальные дурнушки, будущие кроткие женушки, но и прелестные, испорченные столичные обольстительницы. Как раз из-за них-то и влипал в истории Середи.

Этот не вполне законный метод обольщения неизбежно оборачивался расточительством времени, словом, честно говоря, настоящим успехом у женщин Середи все же не пользовался. Ибо в сорок пять лет у него была одна жена, с которой он прожил в любви и согласии шесть лет, одна любовница, их взаимная любовь длилась уже девять лет, а теперь еще и Магда — они безнадежно любили друг друга тринадцать лет и теперь, наконец, сошлись.

Размышляя, что же я могу сказать обо всем этом, я не спеша спускался вниз по лестнице следом за моим другом. Раньше, бывало, когда мы оказывались жертвами какой-нибудь скверной, злой проделки или издевательства, именно Середи находил выход из положения, он подробно рассказывал все как было. После обеда в классе, когда дежурный унтер-офицер удалялся минут на десять, или вечером в уборной, где мы обычно собирались, Дани пересказывал, как было дело, и чуть ли не разыгрывал все в лицах. И подобно шаману или африканскому колдуну, этим своим заговором, знахарством, простым пересказом событий он расколдовывал, обезвреживал, снимал злые чары, на наших глазах испарялся яд зла и наши души почти осязаемо освобождались от гнета. При этом Середи никогда никого не вышучивал, не пародировал, наоборот, он старался передать события как можно точнее, в полном соответствии с реальностью. Может быть, в том, что он рассказывал все без утайки, и заключался его секрет.

Казалось бы, чего уж проще. Дани Середи рассказывал все как было, но хаос вдруг преображался в порядок, события обретали законченность, непонятное становилось понятным. Если б я смог сейчас поведать историю его любви к Магде, вероятно, и в ней отыскался бы какой-нибудь смысл и какое-нибудь решение. Но я этого сделать не сумею. Если, к примеру, перечислить как полагается только самые важные факты, сложится совершенно ложная картина даже того, тринадцатилетней давности, вечера в Вараде, когда я познакомился с Магдой.

Да, она была прелестна, эта секейская горничная; черные волосы обрамляли лоб, нос был мягкий, довольно длинный, пушистые ресницы почти соприкасались между собой, узкие, красивого разреза глаза были голубые и вместе с тем газельи. Середи уже несколько недель прятал ее под видом своей горничной, ибо она была дочерью фотографа-еврея из Брашова и ей грозил угон в Германию. Впрочем, дух детективного, шпионского романа, возникающий в результате простого изложения фактов, насквозь фальшив и только вводит в заблуждение.

Более того, даже то неправда, что я спускался по лестнице бассейна «Лукач» задумавшись. Это не вся правда и не совсем правда, по сути дела слова мои неточны. Допустим, я и в самом деле задумался, но это не характеризует мое тогдашнее истинное состояние. Очень трудно объяснить это штатским. Они-то могут в задумчивости спускаться по лестнице. Но мы с Середи — нет. Потому что, сколько бы мы ни задумывались, душа наша полна легкости, мы испытываем особое чувство опьянения, упоения свободой. При этом ноги у нас не заплетаются и коленки не дрожат от слабости, потому что свинцовый осадок нашего нелегкого прошлого — а именно горькое знание окружающего мира, — подобно тяжелому балласту океанских судов, давно уже осел на дне наших сердец или, скорее, желудков, и пусть это не позволяет парить нашим парусам, зато придает устойчивость.

Впрочем, я и это не сумел выразить. Сколь ни эффектно сравнение со свинцовым балластом на дне корабля, оно не слишком удачно. Я даже не уверен, так ли уж тяжел и горек этот балласт. Я знаю лишь, что в глубине нашего существа имеется некий мощный нанос, неизменный и непоколебимый, неподвижный в своей завершенности. Это прочное и надежное содержание человека не есть что-то мрачное или мертвое, в каком-то смысле это живая наша суть, то, что создалось в процессе нашего существования, сформировалось из материала нашей жизни.