Геза Оттлик - Училище на границе

В этом микромире — свои непререкаемые законы, своя, существующая с негласного одобрения вышестоящих, незыблемая иерархия, деление на сильных мира сего и серую массу, на угнетающих и угнетенных. Мерени, Ворон, Хомола и иже с ними держат остальных в страхе и повиновении не потому, что их больше или они сильнее, а скорее потому, что в точности усвоили науку Шульце — науку подавления индивидуальности; третируя и унижая неугодных им сверстников, они пресекают малейшее проявление независимости и неординарности.

И если Мерени и его дружков в конце концов все же исключают из училища, это отнюдь не означает, что восторжествовала справедливость. Случается, казалось бы, невероятное: с всесильной кликой Мерени в одиночку расправляется святоша Тибор Тот, занимающий в неофициальной иерархии курсантов одну из самых низших ступенек, но делает это способом, единственно возможным и логичным с точки зрения царящих в училище нравов, — с помощью подлости. Потому-то после столь неожиданного поворота в их жизни подростки испытывают скорее недоумение и растерянность, чем подлинное облегчение.

Описание жестокости нравов и мрачной, травмирующей душу атмосферы училища не исчерпывает, однако, действительного содержания книги Оттлика. Это условия и обстоятельства, под невыносимым бременем которых происходит сложное духовное становление героев романа — Бебе, Середи, Медве. Писателя не меньше, а, скорее даже, больше, чем внешние обстоятельства, интересует внутренняя, субъективная реальность, отображению которой служит детальное воссоздание душевных переживаний, чувств, воспоминаний и размышлений героев, образующих в совокупности единую и многомерную картину внутреннего сопротивления среде. На этой внутренней — значительно более сложной для достоверной передачи, чем внешняя, предметно-событийная, — линии повествования и строится гуманистическое содержание «Училища на границе».

И трудно не согласиться с рецензентом упоминавшейся выше швейцарской газеты, когда он пишет: «Одиночеству, уродливым отношениям, миру зла, однако, имеется и противодействие… Безусловная вера в это и сила, питаемая этой верой, — вот что отличает роман Оттлика от подобных ему произведений западной литературы, в которых под действительностью подразумеваются практически одни лишь разрушительные механизмы бытия».

Геза Оттлик действительно далек от одностороннего, различающего только черное и белое, только «грязь» или «снег», взгляда на реальность. Представить ее в сложной противоречивости, воссоздать, по его собственным словам, мир в первозданной полноте и целостности — такова программная установка Оттлика. Выполнению именно этой программной установки подчинена не только структура романа, вся его сложная архитектоника, включающая многочисленные временны́е сдвиги и повторяющиеся подходы к одним и тем же событиям — всякий раз открывается нечто новое в их понимании; этой цели служит не только подчеркивание и тщательная обрисовка деталей, мелких, на первый взгляд совсем незначительных, но очень важных в контексте романа вещественных примет повседневного быта курсантов.

Художественная целостность в произведении Оттлика возникает прежде всего за счет пронизывающего его субъективного авторского мироощущения, незримо разлитого по страницам, но столь же реального, как — пользуясь метафорой самого писателя — «в хлебе пшеничная мука, из которой он выпечен». Мироощущение это не лишено оттенка рационального скептицизма, порожденного трагическим опытом венгерской истории 20—40-х годов, но в целом в нем доминирует все же жизнеутверждающий, жизнелюбивый пафос.

Оттлик и в безрадостно-мрачном мире училища способен увидеть какие-то светлые краски, способен разглядеть в душах подростков неистребимые, хотя и затаптываемые в грязь, скрытые за грубостью и равнодушием, человеческие качества. То их обнажает природа — вспомним картину снегопада в конце второй части романа, когда первый снег точно снимает вдруг с ожесточившихся душ чары зла, — а то воздействие нормальных, приближенных к человеческим, условий, как это происходит, например, в лазарете, где воспитанников будто подменяют: в них пробуждаются совестливость, сдержанность и дружелюбие даже по отношению к сверстникам, стоящим в негласной иерархии училища на много ступеней ниже.

Училище не только уродует, подавляет и разобщает. Испытываемые на прочность, на разрыв, здесь укрепляются узы товарищеской солидарности, познается подлинная цена дружбы, простейших человеческих ценностей и радостей жизни. В людях, подобных Медве, Середи, Бебе, училище обостряет потребность в добре, пробуждает (не прямо, а ломая и коверкая, проводя через искусы зла, через разочарование и цинизм) веру в существование некоего общечеловеческого единения.