Гюнтер Грасс - Встреча в Тельгте. Головорожденные, или Немцы вымирают. Крик жерлянки. Рассказы. Поэзия. Публицистика

Следует воздать хвалу господину Бойтцу: он не тратя лишних слов и без проволочек уступил свой высокий пост. И уже не далее чем через неделю мой школьный товарищ и друг как в плохие, так и в хорошие времена, иными словами Венделин Кёбе, владелец мебельного салона, под тем же именем в результате новых выборов был провозглашен карнавальным принцем. Галантный Кёбе, конечно же, взял в принцессы невезучую фройляйн Хортен, хотя сине-белые настоятельнейшим образом советовали ему избрать младшую дочь Раффрата.

В завершение мне остается сказать только одно: под дурацким правлением Венделина Кёбе остаток карнавала прошел без сучка-задоринки к вящему удовольствию всех участников.

Никогда и ни за что я больше не возьму этого ребенка с собой на похороны. Она там смеется, и ее все забавляет. Уже перед часовней, где собираются близкие усопшего, она просто каменеет, борясь с комизмом ситуации. Я и сам вижу, как на нее действуют венки и люди, несущие гроб. Но только разверстая могила и троекратное бросание земли на крышку гроба вызывают в ней такой приступ смеха, что он уже переливается через край, нет, не переливается, а врывается во всеобщие слова соболезнования.

Вот сегодня, когда хоронили молодую еще жену друга нашей семьи, и друг не стыдился громогласных изъявлений горя, смех остановил его слезы. Даже когда я набил смеющийся рот девочки сырой землей, чтобы она замолчала, друг все равно больше не мог плакать и не перестал сердиться.

Я могу здесь лишь повторить то, что уже показала для протокола: я не была его любовницей. Разве что доверенным лицом, если такие вообще бывают. Наша так называемая доверительность, о которой меня спрашивают здесь снова и снова, ограничивалась лишь профессиональными вопросами. Другими словами: я большему выучилась у профессора, чем, например, фройляйн Мантей, ну та, которая получила отпуск у кассельского музея подобно тому, как я получила его от музея Вальрафа-Рихарца, потому что обе мы должны были завершить свое обучение, пройдя полугодовой курс по реставрации в Амстердаме.

Профессор де Гроот был специалист международного уровня, и все его ученики, даже фройляйн Мантей, которая показала, что чувствовала себя в известном пренебрежении, должны быть ему благодарны. Всего два раза мне довелось помогать профессору де Грооту — снимать подгрунтовку у него в личной студии, остальное время мы все, как уже подтвердил здесь доктор Йонк, работали сообща в большом реставрационном зале. Впрочем, нельзя отрицать, что когда аппарат профессора де Гроота передавал ему сообщение о пожаре в близлежащем центре города, он из всех своих учеников брал только меня. Эти прогулки не всегда доставляли мне удовольствие, потому что отрывали меня от работы, которой я занимаюсь с большим интересом. Соученики могут подтвердить, какую досаду вызывало у меня подобное предпочтение, хотя, конечно, сердиться из-за этого на профессора было невозможно.

Как всем известно, наш учитель, сидя над своей работой, постоянно слушал полицейские сообщения. Об этой его странности мне рассказывали уже в Кёльне. В Кельне говорили так: деловой, но с причудами. Дорожно-транспортные происшествия, драки по субботам и даже ограбления ювелирных лавок никогда не привлекали его внимания, хотя и вызывали у него саркастические, всех нас смешившие комментарии, но когда среди неизбежной мешанины слов, к которой мы уже привыкли — доктор Йонк отменно умел ее пародировать, — сообщали о пожаре на чердаке какого-нибудь дома, даже сложнейшая работа не могла удержать профессора де Гроота. Я до сих пор вижу, как он запускает руку в карман своей куртки и словно мальчишка позвякивает там ключами от машины: «Едем, фройляйн Шиммельпфенг?»

За полгода без малого я видела четыре больших пожара — два на Хееренграхт, один — в борделе возле старой церкви и один — на Ватерлооплейн, кроме того, дюжины две средних и совсем пустячных, потому что в Амстердаме часто что-нибудь горит. Профессор де Гроот наблюдал за этими пожарами спокойно и выдержанно, порой не без разочарования, но неизменно — с сугубо научным интересом, каким я знала его по работе в реставрационном зале. Меня — в этом я хочу признаться и, если желательно, показать для протокола — эти пожары, часто против моей воли, повергали в беспокойство и даже в возбуждение, так что у меня порой возникало ни на чем не основанное подозрение, что профессор де Гроот затевает эту игру со мной не без известной цели. Должна решительнейшим образом подчеркнуть: об этом и речи быть не может. Это я и только я одна сплоховала. Незрелая, неспособная к сопротивлению, я решительно забыла про научную дисциплину. А ведь сам профессор со своим почти веселым самообладанием мог служить мне достойным примером. Пока шло тушение пожара, он по большей части молчал. А если и говорил, то о своем любимом художнике Тернере, особенно о пожарах, написанных тем примерно в 1835 году, о пожаре в парламенте или о пожаре Рима, иными словами, о картине, на которую Тернера вдохновил увиденный им собственными глазами пожар парламента. По этой и только по этой причине я, естественно, сказала профессору «да», когда в мае прошлого года профессор де Гроот любезно пригласил меня совершить с ним трехдневную экскурсию в Лондон. С раннего утра до позднего вечера мы ходили там по галерее Тейта. В знаменитом Тернеровском альбоме эскизов мы многократно обнаружили упоминавшийся выше пожар парламента, спонтанно и на веки вечные запечатленный Тернером. Если теперь я скажу, что за это недолгое и счастливое для нас обоих время профессор де Гроот стал мне по-человечески ближе, остается только надеяться, что мои слова не дадут новую пищу для тех подозрений, питать которые по-прежнему склонен высокий суд.