Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Другой не укладывался в предлагаемую форму, раздражая ее охранителей.

— Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам! Смотрите на суд! Отвечайте суду как следует! — это команды судьи Савельевой. — Чем вы занимаетесь?

— Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю…»

— Лучше объясните, как расценить ваше участие в нашем великом поступательном движении к коммунизму?..

О Родине, так и не построившей коммунизм, через пять лет после изгнания:

Суд смог сослать «тунеядца» Бродского за то, что «систематически не выполняет обязанностей советского человека по производству материальных ценностей» и пишет стихи, которые «вредно влияют на молодежь», в «отдаленные местности для принудительного труда», но не в его силах было отменить поэта. Потому что сам гений не в силах себе изменить.

Рассказывая о суде Соломону Волкову, взявшему на себя роль Гетевского Эккермана, издавшему «Диалоги с Иосифом Бродским», поэт отметил, что комедия была «куда занятней», чем в записях писательницы Фриды Вигдоровой, которые она отважно вела под окрики и угрозы судьи.

— Самое смешное, что у меня за спиной сидели два лейтенанта, которые с интервалом в минуту, если не чаще, говорили мне — то один, то другой: «Бродский, сидите прилично!», «Бродский, сидите нормально!», «Бродский, сидите как следует!»… Я очень хорошо помню: эта фамилия — «Бродский», после того, как я услышал ее бесчисленное количество раз — и от охраны, и от судьи, и от заседателя, и от адвоката, и от свидетелей — потеряла для меня всякое содержание. Это как в дзен-буддизме, знаете? Если ты повторяешь имя, оно исчезает.

…За памятником под деревьями — скамейки. Они не пустуют, особенно в вечерний час.

Много ли мест в мегаполисе, где можно полюбоваться закатом? А здесь провожаешь взглядом солнце почти до горизонта — так удачен строй домов на противоположной стороне бульвара: справа — «высотка» на Кудринской площади и глыба нового торгового центра, а как раз напротив памятника — одноэтажный старый домик, Дом-музей Шаляпина. За него и скатывается огненный шар. Перед его исчезновением успеваешь увидеть на фоне красного диска черный силуэт поэта — поразительная картина.

Когда-то — «Время больше пространства…» — в такой вечерний час здесь звучал благовест, созывающий прихожан на вечерню. Звук шел с колокольни храма Рождества Христова, что в Кудрине. Он был приписан к Новинскому бульвару, но на бульвар выходили только красные кирпичные ворота. Если бы они сохранились, площадка-подиум памятника примкнула бы к ним вплотную. От ворот вела дорога вглубь тенистого двора к изящной церковке, возведенной по канонам XVII века: пятиглавье — пять нарядных главок на тонких шейках, шатровая колокольня.

Больше двух веков храм вел своих прихожан по жизни — от купели к первой исповеди (какой ужас испытала девочка Надя, что вот сейчас, при кресте, надо признаться в грехе: тайно съела нянькину ватрушку и свалила все на домового, — как стыдно, как некрасиво!), к облегчающим душу слезам раскаяния; вел к таинству венчания, крещения своих детей…

Переживания, связанные с главными праздниками — Рождеством, Пасхой, — ожидание чуда поднимали человека над обыденностью, рождали много надежд…

«Какая тихая ночь!

Стою долго на палубе, вслушиваюсь в тишину, и все кажется мне, что несется с темных берегов церковный звон. Может быть, и правда звон… Я не знаю, далеки ли эти берега, только огоньки видны.

— Да, благовест, — говорит кто-то рядом. — По воде хорошо слышно.

— Да, — отвечает кто-то. — Сегодня ведь пасхальная ночь.

Пасхальная ночь!

Как мы все забыли время, не знаем, не понимаем своего положения ни во времени, ни в пространстве.

Пасхальная ночь!

Этот далекий благовест, по волнам морским дошедший до нас, такой торжественный, густой и тихий до таинственности, точно искал нас, затерянных в море и ночи, и нашел, и соединил с храмом, в огнях и пении, там, на земле, славящем Воскресение.