Павел Пономарев - Мышиные песни

— Тут кроме моей «Ямахи» нефиг брать. А чё на складе, я скоро сам на цветмет отнесу.

Попрощались, обменялись себе на уме взглядами и разошлись. Теперь надо придумывать, куда пойти. А в голове пусто… и на улице — студёно и пусто. Светает. Направляюсь в центр города. Возможно, пока дойду, откроются кафе — в центре их много — и там можно будет погреться, выпить чаю. Есть ещё одна задумка, куда пойти, но пока она табу, туда мне пока нежелательно…

Во дворах встречаются дворники. Лиц не видно, только тёмные спины и неспешные маятники рук. В воздухе — скрежет лопат.

— Бог в помощь, — говорю одному.

Молчит. Скрежещет по льду: скр-рж-ж-жух, скр-рж-ж-жух… Я тоже так скрежетал. Мне говорили: «Бог в помощь». Я отвечал: «Спасибо», — и застенчиво улыбался. Мне нравилось работать дворником. Но потом я устал: сессия кипела, снег валил и валил, днём и ночью. Я возненавидел снег. И меня уволили. Год назад. Теперь я люблю снег, и мне приятно наблюдать за дворниками. Они — другие: приходят в тишину улиц, делают добро — и уходят.

После гнетущих панельных кварталов широкий главный проспект, как всегда неожиданно, вырос изумрудными фасадами в классическом стиле, с некоторой претензией на Невский, но скорее в гоголевской, чем в какой-либо иной трактовке. Я невольно останавливаюсь, вытряхиваю сигарету из пачки, наблюдаю. Ещё горят фонари — мерцающей тропой уходят вниз к замёрзшей реке; ещё мерещатся в складках нездешней архитектуры тени едва ли трезвых демонов и поэтов, скрывшихся в потайные жилища от банальной зари.

Послонявшись по безлюдному центру, ничего путного не нашёл, кроме привокзального круглосуточного кафе. Над входом новогодними гирляндами мигает вывеска — «У Ашота». В снегу бездомная кошка из целлофана выгрызает кусочки шаурмы. Вхожу. Сажусь за грязный пластиковый столик в форме оранжевого круга — почти солнце. От входной двери несёт стужей и выхлопными газами: входят и выходят похмельные частники с лицами вчерашних зэков и подчёркнуто трезвые водители рейсовых автобусов — солидные пузатые мужики, зашедшие выпить кофе. Те и другие посылают взаимные враждебные токи — ухмылочки, взгляды, воздух меж ними наэлектризован. Вообще, я заметил, вокзал — зона повышенного напряжения мужских инстинктов.

Мокрой тряпкой возит по полу женщина в серой фуфайке и повязанном почти на глаза заношенном чёрном платке. Кажется, ей всё равно, что происходит вокруг, даже то, что она в данный момент делает, чавкая тряпкой. С ней не шутят мужчины, не сторонятся, вежливо извиняясь, случайные посетители. Её задевают, проходят по мытому, наступают на тряпку, опрокидывают ведро с водой — ей по-прежнему всё равно. Я жалею её. Потом вижу, как она переоблачается: скидывает фуфайку, разматывает платок, поправляет причёску, кладет одежду куда-то под стойку, надевает фартучек. Она становится той, к кому я сейчас подойду, чтобы купить горячего чая, отсчитаю мелочь, не поднимая глаз. Нет, я слишком застенчив для этого. Как-нибудь перетерплю, согреюсь.

Погрев руки, одну в другой, достаю мобильник, звоню Смайлу. Прислушиваюсь, надеюсь на лучшее с той стороны. Услужливый женский голос сообщает: абонент временно недоступен… Вот лажа! А хорошо бы теперь к Смайлу, в его тёплую трёхкомнатную квартиру с кофеваркой и аквариумными рыбками. Квартира, конечно, не его, родительская. Смайл — один из немногих здешних моих приятелей; познакомились, кажется, на местном рок-концерте. Вообще-то Смайл — мажор и нытик (хотя сам он называет себя хипстером), я таких не очень люблю. Но как-то так получилось, что мы сладили, стали вместе пропинывать свободное время. У него были деньги, у меня — тяжёлая юность. Я научил его пить водку, приправляя беседу неформальскими байками о злых гопниках. Спел ему пару собственных песен с сибирским надрывом, отчего он ещё больше меня зауважал. Разумеется, водка, сигареты «Парламент», закуска — за его счёт. Я ему между делом вещал, что вообще-то закуска — не главное, что слушать надо «Гражданскую оборону» и «Аквариум», чтобы что-то понимать в жизни, а не всякую там «кислоту», что прикид — это гнилые понты, а главное — что ты такое есть как сущность. Он доверчиво кивал, храбрился, сопел в аккуратную бороду, опрокидывал содержимое стаканчика в рот, поблёскивая брекетами, после чего беспомощно щупал руками воздух. На его месте я бы давно послал меня к чёрту. Но — непостижима суть человеческих отношений. Может, теперь-то он меня и послал, молчанием дав понять, что всему есть предел, и что он тоже имеет право на свою тепличную жизнь. Не всем же рвать на себе тельняшку, кто-то ведь должен иметь фирменные штаны и последней модели «яблоко» в кармане. Явиться ни свет ни заря в воскресенье — похарчевать, погреться, поцедить истины — каждый сможет. Неужто прозрел? Да нет, просто отключил телефон. С кем не бывает.