Ирина Оганова - Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ

«Действительно… куда? Куда я поеду в такой час? К матери ни в коем случае!»

Он ей всё расскажет, но позже. Только не сейчас! Надо подготовить…

– Так куда едем, товарищ? – опять захрипел водила.

Он поедет к Танечке! Нет, не к Светлане, а именно к дочке: «Хочу увидеть её, пусть она уже и спит… Буду смотреть на неё спящую, думать и думать, как выстраивать свою новую жизнь. Со Светой и с дочкой. Или взять и сорваться к маме и врать Светлане, что ничего в его жизни не изменилось, и он всё так же с Лютиком проживает на канале Грибоедова… Бред какой!»

Светлана с порога поняла, что случилось. Его выгнали из дома… Просто взяли и вышвырнули! Она ликовала, но виду не подала и была сама любезность:

– Есть хочешь? Таня спит, не топай так. По-моему, опять ушки болят! Посмотришь завтра с утра. Заснуть не могла! Дотронешься до левого уха, и реветь начинает. Напасть какая-то, то одно, то другое! Не ребёнок, а болячка сплошная!

Петя с нежностью смотрел на крошечное создание. Танечка спала, свернувшись калачиком, смешно подперев ручкой пухлую щёчку и сложив домиком пухлые губки. Лоб был тёплый, и температуры явно не было. Уже хорошо! Может, и капельками обойдёмся, главное, чтобы горло чистое.

– Пошли на кухню, – Света потянула его за руку. – Вроде соседи утихомирились. Сегодня с одной сцепилась. Мерзкая старуха! Варит какие-то кости! Вонь стоит на весь дом. Сдохла бы уже, что ли, чем такое устраивать!

– Свет, ну что ты такое говоришь?!

– А что? Я-то почему должна страдать?! То не вылезает из норы, по месяцу не видно…

Он не пытался вникнуть, что она несёт, думал о своём. Стало совсем грустно – он скучал по своему дому и в первую очередь по Лютику. Любил ли он её так сильно, как сейчас?! Нет, никогда! Верить в то, что происходит, не хотелось, и настойчиво мнилось, что весь этот кошмар – лишь временное явление и всё должно опять вернуться на свои места. Пугало, что Светлана приняла его без особых расспросов, и, по всей видимости, строила планы на будущее, и лишь интересовалась, что будет с его квартирой и остальным имуществом.

В этом кошмаре он прожил целую неделю. Света лезла к нему с нежностями, он отстранялся… Один раз не выдержал и позвонил Лютику.

– Прости, что беспокою. Я волнуюсь, как ты…

– Всё хорошо, Пётр… – ответила Летиция. – Постарайся быстрее забрать свои вещи. Всё собрано, и чемоданы стоят в твоём кабинете. Если я что-то забыла, можешь напомнить… Надеюсь, ты найдёшь в себе силы сам сообщить всё маме. Не ставь меня в глупое положение!.. Хотя куда уж глупее.

И повесила трубку.

Это был уже не Лютик, а Летиция Соломоновна, кандидат наук, уважаемый сотрудник Русского музея, умная принципиальная женщина.

Светлана со своими родителями стояла в очереди на отдельное жильё, но, когда это случится, было непонятно. У Петра Алексеевича были связи, но все они в конечном счёте замыкались на Летиции, и, как оказалось, он был только прекрасным лором, а по существу – никем.

Надо идти к маме, другого выхода он не видел. Скрывать случившееся Пётр больше не мог. Мама, по всей видимости, звонит, а Летиция пространно отвечает, что спит или ещё не дома. В субботу лёг с твёрдой уверенностью, что с утра в воскресенье точно решится.

Он поднялся на знакомый с детства второй этаж сталинки в Автово и вспомнил, что забыл ключи от квартиры. Как-то не было в них надобности, и они, скорее всего, остались в каком-нибудь ящике его письменного стола на канале Грибоедова. Звонил долго, никто не открывал. Расположился у окна на лестничной клетке: «Не могла мама надолго уйти, скорее всего, в соседний гастроном направилась».

Дворик почти не изменился, даже скамейки те же, только раньше были зелёные, а сейчас буро-коричневые, облезлые и покосившиеся. Огромные лысые ветвистые тополя всё так же окружали большую детскую площадку, где в центре возвышалась грубо сколоченная горка. Раньше её не было, и они с Толяном бегали в соседний двор. Катались до одури, пока сил хватало. У Толи мать строгая, могла за порванные штаны и ремнём угостить. У Пети, наоборот, смеялась от души, когда кидала тёплые байковые шаровары, облепленные ледяными лепёшками, на горячую батарею, ещё и обнимала, и к сердцу прижимала румяное от мороза дорогое чадо. Когда вернулся из Ташкента, на горке уже кататься не положено, вроде большой. Так, если только с ребятами изредка подурачится. А на скамейках этих высиживали допоздна – и курить пробовал, и водку первый раз пригубил, не понравилось.