Миа Канкимяки - Женщины, о которых думаю ночами

Уже внизу, сидя на веранде домика в тусклом свете звезд и в окружении светлячков, глядя на далекие огни города Виктория, слушая бьющиеся о прибрежные скалы волны, вперемежку с песнями и барабанной музыкой туземцев, Мэри Кингсли в очередной раз задавала себе вопрос: «Зачем я только приехала в Африку. Зачем? Да кто не отправится даже в саму преисподнюю, если та будет настолько прекрасной и чарующей!» Именно так, Мэри.

В середине ноября Мэри отправилась из Калабара обратно в Англию. Послав вперед себя множество ящиков с образцами собранных рыб, ящериц и насекомых, она все равно везла с собой множество бутылок с заспиртованными экзотическими существами, целые кучи «фетишей», вырезанных из дерева изображений, инструментов, масок, тканей, амулетов, корзин, в которые собирают заблудшие души, большую ящерицу для Лондонского зоопарка и маленькую ручную обезьянку. (Представляю, как Мэри суетится с багажом: итак, в баночке со спиртом болотные крысы, в закрывающемся пакетике сороконожки, землекопов я уже отправила почтой . До этого она уже не раз ловила и сама препарировала животин.) На судне она узнала, что в прессе появились статьи о ее путешествии, а несколько издателей предложили ей заключить с ними договор. Это как никогда ей подходило: Мэри собиралась написать бестселлер, заработать денег и вернуться в Африку как можно скорей.

Мэри прибыла в порт Ливерпуля вечером последнего ноябрьского дня 1895 года после почти годового отсутствия. Она сошла по трапу с обезьянкой на плече. У пирса ее поджидал репортер с блокнотом. О ее возвращении писали «Таймс» и «Дейли телеграф», но в таком скандальном тоне, что Мэри пришла в ужас: смаковались истории о каннибалах, раздувалась ее смелость при встрече с гориллой, но самым ужасным было то, что газеты именовали ее «новой женщиной». В их интерпретации Мэри Кингсли представлялась воплощением последнего круга эмансипации, когда женщины желают копировать самые смелые достижения исследователей мужского пола и примеряют на себя мужские деяния. Это чересчур, шипела Мэри, и еще до того, как разобрать багаж, принялась писать опровержение в газету: «Я не желаю, чтобы меня называли «новой женщиной». Данное словосочетание ни в каком смысле не применимо ко мне».

Вот ведь, Мэри, что за чертовщина! То же самое, как и с Изабеллой. Неужто вы не понимаете, насколько все это деликатно? Конечно, если серьезно подумать, то вас можно понять. Эти суфражистки, женское движение и «новые женщины» пользовались дурной репутацией и далеко не все желали уподобляться этим крикливым и нелепым андрогинам, агитировавшим за права женщин, вылупив глаза и с пеной у рта. Незамужняя и бездетная женщина сама по себе уже была достаточно странным явлением, так что, если хотелось всерьез путешествовать и заниматься исследовательской деятельностью, имело смысл не высовываться, одеваться соответствующим образом, соблюдая предписанные правила, и подчеркивать свою сосредоточенность прежде всего на приготовлении пищи, штопке и уходе за родственниками. Я смотрю на две из имеющихся фотографий Мэри, сделанных в то время, и думаю, что миссия ею была выполнена: Мэри не выглядит новой женщиной, я бы сказала, что она могла бы быть последней, кого можно было бы заподозрить в гребле по рекам Западной Африки. Если Генри Мортон Стенли на официальном фотоснимке позировал в полном обмундировании исследователя – пробковый шлем от жары, штаны цвета хаки, чучела львов, – то Мэри выглядит обычной старой девой Викторианской эпохи. Она затянута в корсет, поверх него надето черное платье с рукавами-воланами, на высоком воротнике повязан бант. На голове нечто вроде шляпы, к которой прикреплены искусственные цветы, из них торчат украшения наподобие антенн, словно усы гигантского насекомого. Руки в перчатках, зонт; снимок на фоне паркового пейзажа, на губах играет легкая улыбка женщины, далекой от femme fatale .

Дома Мэри быстро вернулась к привычному укладу. Она погрузилась в хозяйство брата, и вскоре поездка начала казаться ей приятной галлюцинацией. Мэри пробовала поддерживать африканское настроение, разогревая жилье до тропических температур, расставляя по полкам привезенные племенные маски и амулеты, раскладывая на полу карты Африки и начав писать книгу, но все казалось ей мрачным. Как Изабелла и Карен, как и я после своей африканской поездки, точнее, подобно любой из нас, совершившей такую поездку, Мэри впала в депрессию. В джунглях она почти ни разу не открыла аптечки для себя лично, даже не сбивала симптомов малярии, но дома в Англии она разболелась: простуды, мигрень, тахикардия, ревматизм, одиночество, подавленность. Казалось, что она проехала по Африке, унаследовав гены своего отца, а дома обрела облик страдающей в постели матери.