Миа Канкимяки - Женщины, о которых думаю ночами

Мы останавливаемся прямо посреди стада и начинаем завтракать. Гну издают ритмичные, немного хрюкающие звуки, и мы оказываемся погруженными в ровный и одновременно комичный «звукоряд». Интересно, раздражает ли этот нескончаемый, как будто бы бессмысленный, гул бредущих вместе с ними зебр? Во всяком случае, странно справлять малую нужду за машиной, когда сотни глаз уставились на тебя.

После завтрака появляется пожилая американская пара на «Лендкрузере». «Wha-aat, are you all alone in that bii-iig caar?» – кричит мне мужчина из люка. «She’s not alone, I’m here too» [10] «Как, вы совсем одна в этом большом автомобиле?» – «Она не одна – я тоже здесь» (англ.). , – презрительно буркает Фазаль. Позже он добавил, что, мол, откуда им знать, «может, мы даже женаты». Понятно, его раздражает, словно гиды – невидимые слуги, обращать внимание на них не требуется. Впрочем, к этому здесь и стремятся в сфере услуг.

Тут же Фазаль решает просветить их насчет того, почему меня перевозят в громадном джипе, а этих янки вдвоем впихнули в машины почти в два раза меньшего размера. Многие путешествующие в одиночку дамы предпочитают иметь «личное пространство» и не желают сидеть в тесном салоне, да еще и на переднем сиденье с водителем-мужчиной. В моем случае имеет место именно такая – люксовая – услуга. Просто я еще не сообразила, что надо сесть на заднее сиденье – мне это просто показалось даже глупым, тем более что в таком случае пришлось бы кричать, чтобы поддерживать разговор.

Нам удается избавиться от янки, и мы отправляемся по нетронутым желтым волнам трав на север, где, по слухам, можно увидеть гепардов. Вместо них наталкиваемся на отдыхающего в тени зонтичной акации леопарда и начинаем подкрадываться к нему. Животное смотрит на нас желтыми глазами, но не убегает.

После полудня мы возвращаемся в лодж, чтобы пообедать и основательно отдохнуть. Я вымотана, мне плохо, есть подозрение, что Фазалю тоже нездоровится. Смешно, однако, констатировать, что после шестидневного детокса я жду не дождусь выхода в Интернет, но выясняется, что все пятнадцать компьютеров для клиентов не работают по причине низкого сезона. Ну, разумеется! Я так устала, что чуть ли не захожусь в истерике: запретить выход в Интернет в Серенгети – это нарушение прав человека! После многочисленных унизительных требований и технических сложностей мне все же удается выйти в Сеть с компьютера доброго индийца-повара.

Кратковременная связь с цивилизацией висит буквально на волоске. Успеваю прочесть пару электронных писем, после чего я погружаюсь в какой-то липкий мрак печали, напоминающей ностальгию (на самом деле – это следствие кишечного расстройства и обезвоживания). Предпринимаю почти нечеловеческие усилия, чтобы написать полный энтузиазма пост в Фейсбуке, и иду спать.

Что же здесь в Серенгети такого, что так подавляет человека? Жара, пыль, бесконечность сухих равнин, безжалостное солнце, от которого не скрыться… Если меня оставить на сутки в одиночестве, я совершенно точно здесь умру. И если меня не сожрет лев, так иссохну от жары и жажды, и никто этого даже не заметит. Стада гну так и будут идти мимо, грифы съедят мою плоть и останутся только белые кости – ничего не значащая деталь в этом бесконечном пустом пространствве….

Серенгети заставляет задуматься о тщете мирской, мимолетности и хрупкости бытия. Все, чем мы пытаемся закрепиться в этом мире – работа, деньги, успех, одежда, вещи, техника, замки безопасности, страховки, каналы информации и посты в соцсетях, – все это не имеет здесь ровным счетом никакого значения. Серенгети расставляет свои приоритеты, а таковыми здесь являются тень и вода. Ни о чем другом я в последние дни вообще и не думала.

Начинаю понимать африканское бешенство, когда люди сходят с ума от солнца и жары. Они теряют рассудок, начинают галлюцинировать и вести себя странно. Что же удивительного, когда тебя преследует чувство, словно отсюда никогда не удастся выбраться, что остальной мир попросту перестал существовать.

Вчера увидели первого льва. Крупный самец прошел мимо открытого окна машины, да и так близко, что я услышала его тяжелое дыхание. Я сидела, вжавшись в сиденье, и вспоминала то, что сказала Карен о восхитительной «экономичности» льва, что в его теле нет ничего лишнего. Пожалуй, сейчас я готова понять тех, кто сто лет назад отстреливал этих животных. Столкнись я со львом, мне пришлось бы сделать выбор, потому что один из нас должен умереть. В конечном счете, если они хотели остаться в живых, был ли у них иной выбор?