Валентина Ad: Нюша (СИ)

- Рада за тебя. Может из тебя монахиня выйдет лучшая, чем мать.

Не знаю откуда у меня взялись эти слова, но они вылетели очень быстро и неконтролируемо. Это сломало маму. Она расплакалась.

- Прости, Танюша, если сможешь когда-нибудь. Я ничего не стану обещать, не буду дарить надежды, все в жизни может случиться. Единственное, я не собираюсь уходить в монастырь. Если ты позволишь, мне бы хотелось жить здесь, с тобой. Понимаю что мама тебе уже и не нужна, без меня ты вон как преобразилась, но мне нужна дочь.

Мама тихо плакала. С ней не случилось истерики, это были самые горячие и искренние слезы материнской любви и боли. Я это видела. Я это понимала. Но ничего не сделала, чтобы поддержать, или оттолкнуть. Я продолжала дальше играть в безразличие. Так проще.

- Я не могу тебе что-то запретить. Это твой дом. Делай что хочешь.

С этими словами я оставила мать на кухне, захлопнув за собой дверь в комнату. Если я в этот раз распахну перед ней свои объятия, разрыдаюсь и скажу что прощаю все-все-все, я перестану себя уважать. Я только-только начала новую жизнь в которой просто нет места на столько болезненным разочарованиям. Я не хочу вновь стать «бракованной». Я не желаю превратиться в то ничтожество под названием «никто», в которое я превращалась последние четыре года. Если у мамы в самом деле хватит ума не сдаться, я только порадуюсь. Я обязательно все-все забуду и прощу, время лечит, но оно должно пройти. А если мама-дура, так и будет.

18

***

- Ма, неси торт, я готова!

- Бегу, бегу!

- Бабушка, гаси свет, сейчас будут свечи.

Свой семнадцатый день рождения я праздновала в тесном семейном кругу. Мама, бабуля и я. Скромный праздничный стол, родные люди и одно-единственное желание - чтоб это счастье никогда не заканчивалось.

После того как мама вернулась из монастыря она ни разу даже не взглянула в сторону спиртного или сигарет. Ее реально отвернуло как от спирта, так и от никотина. Она стала такой мамой, о которой может мечтать любой ребенок. В мою жизнь вновь вернулось утреннее какао и хлопья с молоком. Еще в мою жизнь вернулась сама жизнь.

Мама стала мамой и спустя два месяца, я растаяла. Сначала было нелегко, и всякий раз когда вернувшись со школы я не обнаруживала ее дома, сердце обрывалось. Но я все же нашла в себе скудные запасы прощения. Я престала хамить и рычать, расслабилась и впустила в свою душу любовь и радость.

Со временем мама заняла мое место «кормилицы» и стала работать в две смены продавцом в хлебном магазине. С ресторанами было покончено, по крайней мере, на первых парах. А спустя еще два месяца тетя Кристина Карандашова предложила ей должность админа. Мама сразу согласилась, она знала, что больше не сломается; она стала сильнее; она больше не собиралась менять настоящее на пьяный угар. Да и денег ресторан приносил на порядок больше чем две смены за прилавком.

Что касается меня, тут тоже все зашибись! Тете Тане Добрыниной, с которой мама наладила отношения, я по-прежнему помогаю по хозяйству, но от подачек отказываюсь. В кинотеатр я теперь хожу по выходным на премьеры, а не драить туалеты. Я не стала гордячкой и если понадобится, без проблем возьмусь за любое грязное дело, но пока в этом надобности нет. Томилу Кирилловну я не кинула, я люблю ее «малышей», как родных, и прогулки с ними доставляют мне море удовольствия. Сама Томила частенько балует меня брендовыми тряпками и косметикой от которой я не отказываюсь, тем более мама тоже охотно пользуется качественным мейкапом. Но самое важное в области моих трудовых будней - реклама.

Как мы договорились с Валентиной Георгиевной, ее номер я не удаляла, что было самым правильным решением в моей нынешней жизни. Спустя месяц после нашей последней встречи мой телефон зазвонил. Милым, как обычно, голосочком Валентина Георгиевна пригласила меня на встречу. Прямо в том самом неприглядном кабинете, где мне на рожу наносили различную гадость, из ее уст поступило предложение стать лицом их рекламной компании нового средства по уходу за очень проблемной кожей. Суть рекламы состояла в двух словах и двух фотках ДО и ПОСЛЕ. Ей было неловко, когда речь зашла о «до», Валентина Георгиевна все время сбивалась и нервно проглатывала слова. Едва ли гадкому утенку ставшему лебедем хочется выставлять свое «бракованное» недалекое прошлое, которое невозможно забыть за годы, на общее обозрение, но я к этому отнеслась нормально. Мне уже давно плевать на ту, что осталась в прошлом, и кем я не есть сейчас.