Юрий Поляков - Треугольная жизнь [сборник]

– А венчание? – тихо спросил Башмаков.

– Проснитесь, Олег Трудович! Вы где? Бандюков подстреленных за деньги рядом с мощами в лавре кладут. А вы… Как повенчают, так и развенчают.

– А если она не расхочет?

– Тогда я буду думать. Очень серьезно буду думать. На сборы вам даю две недели. А насчет вашей жены я, наверное, погорячился. В свое время я ушел, ничего не сказав. И напрасно. Если ты прожил с женщиной много лет, то одного она все-таки заслуживает – уведомления об отставке. Тут уж вы сами решайте: сбежать тайком или уйти с развернутыми знаменами… Но без скандалов. Лайзе нельзя волноваться.

Он сделал еле заметный жест, охранник что-то крикнул в портативную рацию – и буквально через мгновение из переулка выскочили «Мерседес» и джип. Башмаков, во время разговора копивший в себе злое истерическое правдолюбие, уже был готов сказать такое, отчего все разлетится к черту, а его жизнь будет кончена. А почему только сказать? Сделать! Взять и треснуть по этой самоуверенной морде, по этой гигиенической улыбке! Отхлестать по щекам… Нагнулся он, сволочь! Не нагнулся, а сам всех нагнул… Скотина!

Башмаков уже сжимал в кармане кулак, как вдруг заметил на капоте рулек. За десять минут водитель успел поставить новый сверкающий рулек. И это мелкое эстетическое обстоятельство почему-то так ударило, так накренило и обезволило Олега Трудовича, что он чуть не заплакал.

– У вас как со здоровьем? – участливо спросил Аварцев.

– Нормально. Просто иногда…

– Берегите себя! Лайзе расстраиваться нельзя ни в коем случае. Итак, две недели…

«Никогда! – подумал Башмаков, глядя вслед исчезающим автомобилям. – Никогда!»

Через несколько дней Олег Трудович лежал в постели, откинувшись на подушку и заложив руки за голову, а Вета участливо склонялась над ним, касаясь коричневыми, похожими на изюмины, сосками его волосатой груди.

– Тебе со мной хорошо?

– Очень.

– Очень или очень-очень? – Она заглянула ему в глаза.

– Очень-очень!

– А ты, между прочим, понравился папе!

– В каком смысле?

– Во всех. Он хочет, чтобы мы обязательно обвенчались!

– Если папа хочет, значит, обвенчаемся…

– Ты будешь ей что-нибудь объяснять? – спросила она, высвобождая Башмакова и ложась рядом.

– Наверное, нет. Просто соберусь и уйду…

– А если она спросит?

– Отвечу, что люблю другую…

– А если она спросит: «Кого?»

– Не спросит.

– Я бы тоже не спросила. Из гордости.

– Она не спросит из усталости.

– Боже! Как можно устать… От тебя! От этого…

Вета нежно провела пальцами по этому, подперла ладонью щеку и уставилась на Башмакова с таким обожанием, что он даже застеснялся вскочившего на щеке прыщика.

– Олешек, знаешь, мне кажется, лучше все-таки ей сказать, а то нечестно получается. Если ты все объяснишь, она тебя отпустит. Ведь ты сам говоришь – между вами уже ничего нет.

– А если не отпустит?

– Тогда мы убежим. А потом ты ей с Кипра напишешь письмо.

– Как будет «побег» по-английски?

– А вы разве еще не проходили? «Escape». «Побег» будет «escape»…

– Значит, «беглец» будет «искейпер»? Нет, лучше – «эскейпер». Это как «эсквайр».

– «Эскейпер»? Такого слова, кажется, нет… – Она нахмурилась, припоминая. – Точно нет. «Беглец» будет «runaway».

– Жалко.

– Чего жалко?

– Что нет такого слова – «эскейпер». Представляешь, тебя спрашивают: «Вы беглец?» А ты отвечаешь: «Нет, я – эскейпер!»

– Не забудь, «эскейпер», – она чмокнула его в щеку, – мы улетаем в понедельник вечером!

– То fly away. Это мы уже проходили…

– Ты нарочно дурачишься?

– Я не дурачусь. В понедельник я буду готов.

– Не слышу радости в голосе!

– Буду готов! – пионеристо повторил Башмаков.

– Слушай, Олешек, – засмеялась Вета, – а я тебе прямо сейчас еще одно прозвище придумала!

– Да-а?

– Да! «Эс-кей-пер-чик»!

– Какой еще такой «перчик»?

– Даже и не знаю, какой…

– Сейчас узнаешь!

– Ах, пощадите мою невинность!

– Не пощажу!

– Что вы делаете, гражданин?!

– Сейчас узнаете, гражданка!

– Погоди! Не так. Поцелуй меня… всю!

– Всю или всю-всю? – спросил он, стараясь принять более типичную для сфинксов позу.

– Всю-всю-всю…

Поцелованная вся-вся-вся, Вета лежала в полубеспамятстве. Теперь уже Башмаков склонился над ней:

– А я придумал тебе имя!

– Какое? – еле слышно спросила она.

– Лиска.

– Какая еще Лизка? – Вета возмущенно открыла антрацитовые глаза.

– Не Лизка, а Лиска – маленькая такая лисичка, и очень молоденькая.