Эшколь Нево - Три этажа

Потом, Михаил, я рассказала о тебе Авнеру Ашдоту и другие вещи. Я должна была это сделать, чтобы он понял, что ты за человек, что за человек ты был, и уравновесить это твое «Невелика потеря!», которое даже в пересказе еще раз меня ужаснуло. Я рассказала ему, что ты три раза в неделю ездил к своему отцу в хоспис, сидел рядом с ним и держал его за руку, несмотря на обиды, которые он тебе нанес. Я рассказала ему, что ты ежегодно делал щедрый анонимный взнос на счет ассоциации «Мое тело», которая борется за ужесточение наказания за сексуальное насилие (я знаю, что тем самым ты нарушил правила профессиональной этики и мне следовало бы об этом молчать, но я не смогла). Я рассказала ему о том, с каким уважением ты всегда относился к судебным стенографисткам, на которых остальные судьи смотрели сверху вниз и нередко им грубили. И не только к ним, но также к уборщикам, мелким клеркам, помощникам судей, охранникам, сотрудникам архива – всему вспомогательному персоналу суда; перед каждым праздником ты подходил к каждому из них, желал счастья и благодарил за хорошую работу. Когда в суде появлялся новый охранник, который не знал тебя в лицо и просил предъявить документ, ты не закатывал глаза, а спокойно показывал свое удостоверение…

Я рассказала ему, каким прекрасным мужем ты был. Как щедр ты был на комплименты. Ни одна женщина в мире не получила от своего супруга столько комплиментов, сколько я. Много ли найдется в мире женщин, которым муж на протяжении тридцати лет дарил бы цветы каждую неделю, но каждый раз в другой день, чтобы это не превратилось в рутину. Я рассказала ему о записках. Не волнуйся, я их не цитировала. Просто рассказала, что каждую субботу ты просыпался раньше меня, писал на клочке бумаги короткое любовное послание в стихах и прикреплял его к холодильнику.

Только после того, как я все это рассказала, я почувствовала, что могу добавить: «Да, он был упрям как мул. Но когда живешь с упрямцем, со временем начинаешь понимать: или ты тратишь свою жизнь на войны, или ты учишься уступать».

– Хотя в случае с Адаром, – сказала я, – я была готова сражаться. – Но, пока я произносила эти слова, я почувствовала на языке противный привкус лжи. – Я бы сражалась, но не видела смысла. Адар исчез, как будто канул под землю. Я уже три года ничего о нем не слышала. Он даже на шиву Михаила не соизволил прийти.

Возможно, другого шанса у меня не будет. Если я сейчас не выскажу автоответчику эту жестокую правду, наверное, уже не выскажу ее никогда.

Итак.

Я могла бы упорнее искать Адара. Могла бы нанять частных сыщиков. Могла бы обшарить весь мир, но напасть на его след. В конце концов, мы в Израиле: где тут особенно спрячешься? А когда я его нашла бы, я убедила бы его хотя бы звонить. Хотя бы мне. Ведь он сам сказал, что ему жаль рвать и со мной. Еще он сказал: «На какое-то время». Разве нормальная мать не приложила бы больше усилий к поискам, не сумела бы его уговорить? Но я этого не сделала. Я не сделала этого потому, что надо мной нависла высказанная тобой угроза: «Или он, или я». А я слишком хорошо тебя знаю, чтобы понимать: ты способен эту угрозу осуществить.

Разве можно ставить женщину перед таким выбором, Михаил? Кто для нее важнее – муж или дети? Но я сделала этот выбор. Любой материнский суд, конечно, признал бы меня виновной и приговорил к смертной казни. Мать, которая отказывается от своего сына… В сознании еврейской матери нет греха страшнее.

В последний день твоей шивы народу было уже меньше. Когда ушел последний гость, мы остались с Хавой Розенталь. Она помогла мне загрузить посудомойку. «Как приятно, что пришли все его стенографистки, – сказала она. – Как трогательно». «Да, – согласилась я. – Он очень хорошо к ним относился». – «О да, – подтвердила она. – Твой Михаил был настоящим джентльменом». Я снова с ней согласилась. И тут она без перехода заметила: «Адара сегодня не было». – «Не было, – не стала спорить я. – Его и вчера не было. Мы не общаемся». – «Никогда не понимала, – сказала она, – что у вас с ним произошло. Это все из-за той… аварии?» – «Мы с Михаилом не любим об этом говорить», – ответила я, и она кивнула: «Конечно. Не хочешь, не надо». Она не стала на меня давить, и поэтому я все ей рассказала, прямо там, на кухне, вытирая стаканы. Это вышло само собой. И чем дальше я рассказывала, тем заметнее сочувствие в ее глазах сменялось враждебностью. Она попятилась от меня и пятилась, пока не коснулась спиной пробковой доски, на которой когда-то, до того как ты их содрал, висели прикнопленные фотографии Адара, а сейчас висят только счета.