Эшколь Нево - Три этажа

– Да. Его отец.

Последняя коза перешла дорогу. Пастушка со своим ребенком освободила шоссе, и мы поехали дальше.

– После того вечера вы с ним больше не виделись? – немного помолчав, спросил Авнер Ашдот.

Я ответила не сразу. На импровизированном указателе, прикрепленном к дорожному знаку, было от руки написано «Ферма Узиэля». Мы свернули на грунтовую дорогу, вьющуюся среди холмов. Я подумала, что как раз туда мы и едем. Я надеялась, что на этом наш разговор закончится и мне больше не придется говорить. Вместо облегчения эта внезапная исповедь принесла мне лишнюю тяжесть на сердце.

Мы не поехали к ферме Узиэля. Мы продолжили путь в неизвестном направлении.

Авнер Ашдот смотрел на меня выжидающе.

В конце концов я не выдержала:

– В то время мы еще виделись. Пока он сидел в тюрьме, я к нему ездила. Два раза в неделю тратила два с половиной часа в один конец, возила ему чистые простыни и белье. Михаил об этом, конечно, знал, но со мной не ездил. «Пусть сначала извинится», – говорил он. А Адар говорил: «Пусть сначала он сам извинится».

Потом Адару назначили психотерапию. Израильская пенитенциарная система предусматривает такую возможность для заключенных, которые, как считается, способны к исправлению. После трех месяцев лечения он пришел к выводу, что во всем, что с ним случилось, виноваты мы. «Вы завели в доме такие жесткие правила, что не оставили мне шансов оправдать ваши ожидания. Вы вечно повторяли: «Это не наш путь», «Мы ведем себя иначе». Разве я мог в таких условиях найти свой собственный путь?»

Мы сидели в комнате свиданий, напротив друг друга, на привинченных к полу металлических стульях. Было очень шумно. Так это там происходит: посетители и заключенные сидят в одном помещении и говорят все сразу. Полнейшая какофония. Посещение длится всего сорок пять минут. Вроде бы достаточно, но на самом деле сорок пять минут – это ничто.

Адар сказал мне: «Какой отец устраивает своему ребенку показательный суд в гостиной, скажи мне. И за что? За то, что я взял у него из кошелька пару шекелей? Мне было восемь лет, мама, восемь лет! Отец заставил меня встать на табурет и спросил, что я могу сказать в свое оправдание. Тебе это кажется нормальным? Тебе кажется нормальным, что он грозил восьмилетнему мальчишке услать его в интернат?»

Я сказала ему:

– Папа хотел… Я имею в виду, мы… Мы хотели наставить тебя на верный путь…

У нас были… добрые намерения».

И тогда он почти крикнул: «Что мне за дело до ваших намерений? Результат оказался дерьмо!»

На нас посмотрели охранники. Один из них подошел и встал рядом с нами. Я постаралась успокоить сына: «Мы поговорим обо всем этом дома, Адари, тебя скоро выпустят…» Но он меня перебил: «Я не вернусь домой, мама. Я все обдумал и понял. Моя жизнь пошла наперекосяк из-за вас. Если я хочу быть счастливым, я должен на какое-то время от вас оторваться. Стать самостоятельным».

«Ты что, – сказала я, – хочешь сам себя наказать? Зачем тебе это? Куда ты пойдешь?» – «Ничего, разберусь», – ответил он. «Не уверена», – сказала я. А он сжал кулаки и процедил: «Если я вернусь домой, ничем хорошим это не кончится… Мы с отцом… Хорошим это не кончится».

Авнер Ашдот вздохнул. Он на миг приподнял правую руку над рулем, словно хотел меня погладить, но тут же вернул ее на место. Так меня и не погладив.

Я опустила свой козырек, чтобы заслониться от солнца. И чтобы было чем занять руки.

– Что… что вы ему сказали, Двора? – тихо спросил он. – Хотя что тут скажешь…

– Я сказала ему… Я попросила его сохранить связь хотя бы со мной. Но он ответил: «Прости, мама, но ничего не выйдет. Я должен порвать с вами. С вами обоими. По крайней мере, на ближайшее время». И все. Он просто встал и ушел. Заключенные никогда не уходят со свидания первыми, а у нас оставалось еще десять минут. Целых десять минут! Но он взял сумку, которую я привезла, и, даже не попрощавшись, вернулся к себе в камеру.

Дома я рассказала Михаилу, что Адар дал нам отставку, но он ответил, что сын нами манипулирует. Что «ближайшее время» настанет очень скоро, и он к нам прибежит. Потому что ему понадобятся деньги. И у него не будет выбора. Когда после освобождения Адара прошло полгода, но он так к нам и не обратился, Михаил сказал: «Знаешь что? Невелика потеря! Смотри, насколько лучше стала наша жизнь без… без этого вечного страха, что он опять что-нибудь натворит».

«Это твой сын!» – крикнула я. Впервые за все годы, что мы прожили вместе, я повысила на него голос. Но он тихим и спокойным голосом повторил: «Невелика потеря!» Я сказала: «Я буду за него бороться. Я не собираюсь от него отказываться». – «Воюй сколько хочешь, – ответил он. – Но без меня». – «Я не нуждаюсь в твоей помощи, – сказала я. – Сама справлюсь». Тогда он сказал: «Ты не понимаешь, Двора. Я закрывал глаза, когда ты бегала к нему в тюрьму и сюсюкала с ним, хотя он сбил беременную женщину и избил меня. Но сейчас я заявляю четко и ясно: если ты будешь нянчиться с ним, то потеряешь меня».