Эшколь Нево - Три этажа

Можно было бы сказать, что все гораздо проще: в моей жизни появился мужчина с искрящимся взглядом. И то, как он повел себя с моими детьми, вернуло мне желание.

Да, желание.

Влечение к Асафу угасло во мне из-за его отношения к детям. Как будто для меня родительские чувства и секс неразрывно связаны. Как в случае с выключателем и светом: щелкнешь первым, зажжется второй. Наверное, прав Фрейд: сексуальное влечение – не более чем вариация привязанности мальчика к матери, а девочки – к отцу. Кроме того, Асаф ничего не знает про сов; он слишком нормален, чтобы я могла ему о них рассказать. Возможно, именно это и воздвигает между нами барьер. Как бы то ни было, с фактами не поспоришь: в постели с Асафом мои тело и душа если и вибрируют, то скованно. (Не скажу, что я никогда не кончала. Он знает мое тело. Но даже мои оргазмы остаются сомнительными. Понимаешь, о чем я?)

Если бы Асаф получил (во второй раз) возможность ответить на это письмо, он бы сказал:

1. Сомнительные оргазмы? Твою мать!

2. Я отказываюсь быть отцом? Да это она держит детей при себе. Не отпускает ни на шаг. И никогда не отпускала. В ее глазах я все всегда делаю не так: не так беру их на руки, не так сажаю в бустер, не так кормлю. Она изначально в меня не верила. И старательно подгоняла реальность под свои представления. Эвиатар искупал Нимрода, с ума сойти! Я тоже купал Нимрода. Мне это понравилось – купать Нимрода. Даже очень. До того раза, когда она вошла в ванную и обнаружила, что в ванне, по ее мнению, слишком много воды; она заорала как ненормальная: на меня нельзя положиться, я утоплю ребенка, что я за отец! Это был конец. После этого я больше его не купал.

3. Она и к Лири меня не подпускает. Не так откровенно. Это прослеживается в мелочах. Когда, например, я посылаю дочке эсэмэску из-за границы, она ее ей не показывает, а потом утверждает, что просто забыла. Она не разрешает ей чуть позже пойти спать, чтобы дождаться меня с работы. Она считает, что я наношу ребенку вред, недооценивая поэтичность ее души. Простите, но в этом возрасте воображаемая подруга – это не поэтичность души. Это уже проблема.

4. Если бы Хани дала мне шанс, я мог бы стать отличным отцом. Когда ей некуда деваться и она вынуждена на несколько часов оставить меня с детьми, мы прекрасно ладим. Нимрод – который, кстати, ни капельки не похож на Эвиатара, – меня обнимает. Ластится ко мне. Лири перестает упоминать Андреа, потому что знает: в отличие от ее мамочки я эту дурь не поддерживаю. Но мы, в смысле я и дети, почти никогда не остаемся одни. Хани мне не доверяет. Она нервничает, если не видит их больше чем пару часов. Ей кажется, что она их бросает. Что за дичь! Просто ей нужна уверенность, что они принадлежат ей. Она хочет, чтобы, когда у них что-то не ладится, они звали на помощь ее, а не меня. Чтобы я хоть в чем-то облажался. Да, вот он, мой настоящий грех: я добился успеха на работе. Вот что ее по-настоящему грызет. Не мои командировки. Не мои измены. Ее грызет мой профессиональный успех. Ведь это она училась в престижном лицее – она, а не я. Это она должна была получать большую зарплату и летать за границу. И вдруг появляется какой-то провинциал и легко обходит ее на вираже. Так пусть хотя бы окажется паршивым отцом. Чтобы можно было по-прежнему задирать перед ним нос.

5. В студенческие годы, когда мы познакомились, в легкой надменности, с какой она смотрела на меня, было нечто манящее. Некий шик. Даже скрытая за ее заносчивостью растерянность – эти бесконечные метания с факультета на факультет, эти поиски своего предназначения, грандиозного, как у Вайноны Райдер, предназначения, реализация которого наконец-то сделает ее по-настоящему (по-настоящему!) счастливой, – смотрелась очаровательно. Когда нам было по двадцать лет.

6. Я все еще к ней привязан. Это правда. Но должен признать, что это довольно мучительно – жить с женщиной, которая постоянно стремится оказаться где-то не здесь. Которая вечно всем недовольна.

7. И, если уж начистоту, единственное, чем я наслаждаюсь в своих поездках, – это возможность на несколько дней избавиться от ощущения, что я ее не устраиваю. Несколько дней свежего воздуха, свободного от горечи и разочарований.

После телефонного разговора с Асафом я сделала то, чему в последние четыре года регулярно посвящаю каждое утро, – принялась расчесывать свою профессиональную рану. Я просматриваю все рекламные объявления в газетах, отмечая, какие из разработанных мной логотипов еще используются, а какие сменились, потому что клиент пожелал обновить свой имидж. У меня стойкое впечатление, что за минувшие восемь лет компании буквально помешались на дизайнерском лифтинге (зачем заниматься реальным реформированием, если можно просто нарисовать новую картинку?). Фактически из всех моих логотипов, из всего моего «дизайнерского наследия» (ха!), сохранился только логотип фирмы, выпускающей молочные продукты. В тот день я увидела его на газетной странице. Но вместо привычного чувства гордости он вызвал во мне раздражение. Показался устаревшим, чтобы не сказать допотопным.