Кирилл Кобрин - Юбилейный выпуск журнала Октябрь

Ехать было весело и страшно. Мишка смешно визжал, и Чума долго припоминал ему это. Когда желающие иссякли, Чума придумал с вышки прыгать. Он удлинил трос и заставил Мишу шагнуть. Просто шаг в бездну. В следующее мгновение уже случился спасительный рывок крепления, но вот этот шаг и мгновение полета – это и было настоящей смертью. Мишка будто бы пересилил себя, переломил в себе то, что заложено природой, – инстинкт выживания. Тогда он много думал про деда и начинал склоняться к тому, что бабушка, может, и права: что такое самоубийство для человека, который каждые выходные делал это – отталкивался от края и летел вниз?

Парни быстро поднялись и съехали на квартиру. Чума вечно где-то пропадал, а Семен устраивал веселые пьянки, куда звал местных студентов. Местные в общагу попасть не могли, а разгула им хотелось не меньше остальных. На одной из таких пьянок у Миши случился первый секс. Он мечтал о нем, как о великом таинстве, преображении, но на деле это оказался нелепый перепихон под старой хозяйской дубленкой. Остался ночевать у парней на надувном матраце, девушка пришла сама, видимо, назло. Она весь вечер вертелась около Чумы, но тот рассказывал про Эверест, куда мечтает подняться, ничего не замечал, чем и довел ее до отчаяния. Девушка ерзала, прижималась, Миша оробел и вспотел от напряжения, поглаживал ногу вроде бы или бок, но так несмело, что девушка не выдержала и поцеловала сама. И остальное тоже все сделала. Утром она ушла, и больше Миша ее никогда не видел. Потом были другие – там же и по той же схеме, – только теперь Миша подпаивал сам и действовал куда смелее. Через полгода все прекратилось: Чума ушел на Эверест, Семен вернулся в общагу, а Миша устроился сторожить библиотеку вместо своего одногруппника, завалившего сессию. А потом в его жизни появилась Дина.

В библиотеке Дина пряталась от злой бабки – мать жила в другом городе. Миша сразу ее заметил. И она его. Долго и сосредоточенно поводила плечиком так, чтобы широкая серая кофта, видимо бабушкина, сползла, соблазнительно оголив плечо и лямку лифчика, – не вышло. Быстрым движением дернула за рукав и снова напустила на себя рассеянности. Бросила взгляд – смотрит? И тут же поняла, что смотрит он давно и видел все с самого начала. Тут же натянула кофту и покраснела. Миша почувствовал себя таким взрослым и раскованным рядом с ней, что первым заговорил. Она сразу же к нему прониклась – жаловалась на бабку, рассказывала про тупых одноклассников-малолеток, про то, как станет архитектором. Они слишком быстро сближались, и Миша не знал, как это прекратить. Ей оказалось шестнадцать – он посмотрел в карточке.

Хотел намекнуть, заговорил с ней про Лолиту, она не просто все поняла, она рассердилась и ответила, что ненавидит Онегина, потому что он трус. Трусом в ее глазах быть не хотелось. Потом он как-то не уследил и привык. Ждал вечера, скучал, радовался ей. Семен говорил, что это хорошо даже – никаких тебе инфекций, бывших парней и больших запросов, но Миша злился в ответ: он же не какой-нибудь там педофил в самом-то деле.

Дина призналась ему в любви в хранилище, под тусклой лампой, сделавшей ее смуглой и постаревшей. Он подумал, что лучше бы на улице, потому что сейчас она побежит прочь, хлопая дверьми, рыдая и задыхаясь, а он пойдет запирать, шаркая, как старик, по стертому линолеуму. И почему-то поцеловал. Сначала они просто целовались, потом ласкали друг друга, потом она начала оставаться в библиотеке на ночь, когда у ее подруги Юльки были дома родители. Юлька Мишу ненавидела, не одобряла их отношений, но покрывала из духа противоречия: родители не имеют права ничего запрещать, а уж злые бабки, которые внучке даже телефон нормальный купить не могут, – тем более. На сексе Дина настояла сама, уверяла, что давно хочет и что все ее подруги уже успели. И что возраст – предрассудки и что они ведь все равно навсегда теперь. Миша пытался возражать, но он хотел ее и дал себя уговорить.

Попались они с Диной глупо – диспансеризация. Одноклассницы оказались невинны, а гинеколог никаких врачебных тайн хранить не собиралась – тут же рассказала классной руководительнице, а та позвонила бабушке. Бабушка напридумывала себе плохих компаний, наркотиков и уговорила мать забрать Дину к себе: здесь она точно плохо кончит.

Они прощались под тусклым фонарем, в парке. Моросил дождь. Миша хотел идти к ее бабушке и признаться. Сказать, что готов жениться. Но Дина уверяла, что бабушка безумна и обязательно его посадит. И тогда ждать действительно долго. А так – всего-то дотерпеть до лета, а там он к ней обязательно приедет, или она к бабушке. А потом ей восемнадцать, и всё, свобода. Ее странно потряхивало, Миша обнимал ее и чувствовал, что если сейчас не пойдет, то потеряет ее навсегда. Что ему нужен подвиг во имя, может быть, даже тюрьма, скандал во искупление и тогда их любовь останется высокой, героической. А если смолчать, то все это превращается в пьяный перепихон под старой дубленкой. Но в тюрьму было страшно, и Дина плакала, и Миша опять дал себя уговорить. Решил, что поедет с ближайшей зарплаты. Но зарплату задержали, потом началась сессия, которую он чуть не завалил, потому что вместо подготовки бесконечно болтал с Диной по телефону. У мамы ей было лучше: та наряжала ее, кормила, отпускала гулять, и Дина расцвела – подводила глаза и говорила с кокетливыми придыханиями. Они стали созваниваться все реже и реже. Миша паниковал и чувствовал, что она отдаляется и это только распаляет его. В общаге появилась новая интересная девочка, но Миша старался не приближаться – берег любовь. Ему нравилось это страдание, и он подумывал о том, чтобы и вправду жениться. К ее приезду купил тонкое колечко с камешком и собирался подарить. Приятно потряхивало от нетерпения, но, когда он увидел ее, нервную, похудевшую, и этот мгновенный растерянный взгляд, Миша с удивлением обнаружил, что больше ничего не чувствует. Выгорело. Он пересилил себя, по привычке изображал страсть и любовь, но Дина уже и сама зажималась, болтала о пустяках, обсуждала погоду и дорогу. Они пошли в библиотеку и переспали на широком столе читального зала. Лучше не стало. Кольцо он ей так и не подарил. Потом что-то было еще, какие-то переписки, неловкие созвоны, но, кажется, оба чувствовали облегчение, когда связь пропадала и поговорить не удавалось.