Александр Жулин - Душа убийцы — 2

Марина первая обнаружила лыжу, первая устремилась к островку пушисто кустящихся елочек, первая увидела Валентина.

Она была энергична, предусмотрительна, как никогда.

«Ну я и мерзавка!»— с восхищением думала о себе, все не веря еще, что сумела такое, такое!.. Она понимала, что никогда никому не удастся ей рассказать о событии, и только Игорь, невольный помощник и пленник ее, был свидетелем того небывалого, что совершила она. И она поглядывала на него с тайным значением и теплотой.

Но и ему до конца открыться она не могла.

Что была она до сих пор? Папа, мама, книжная жизнь, школа, вуз, мальчики, первый мужчина, мужчина второй, Игорь… Она ведь даже не была по-настоящему красивой. И вот — настоящее. Она предчувствовала с самого детства, что будет, будет оно, и нет, не зря она выбрала Валентина. Когда она увидела этого тощего, бледного парня с огромной копной курчавых волос, увидела, как он увлечен фикс-идеей (в общем-то, здесь сомнения всегда оставались: ну, не настолько же он увлечен! разве можно увлечься каким-то там железобетоном?), поняла, что он балдеет, стоит ей только коснуться его… нет, это не было сознательной акцией: ее и саму потянуло к нему. Но тут возникала игра разнородных зарядов: их тянуло друг к другу, они сталкивались, сшибались, касались и… разряжались. И вновь начиналось накопление энергий разного знака, и снова их начинало друг к другу тянуть… Это злило ее.

Игорь был старше, был крупнее ее. Она всегда сама приходила к нему. Бывала игривой и затягивала, завлекала его. Потом, всегда неожиданно, набегало волнение, выплескиваемое в стонах и вскриках: да, да, сюда, и еще, не уходи, оставь так, как идет, еще, еще, ах-х… в конце всегда наступал штиль: мерное, покачивающееся состояние, счастье. После Игоря она всегда становилась больше, крупнее. Приходила властной к нему — и уходила еще более жаждущей власти. Приходила энергичной, наполненной — и уходила еще более энергичной, еще более сильной. С Валентином, мальчиком, было не так. Хотя, конечно, по-настоящему еще и не было ничего. А казалось, что Валя может дать больше, чем кто либо… Еще маленький?

В этот день все случилось само собой. Ничего-то она не задумывала, все, стало складываться независимо от нее. Может быть, ею и руководила природная, глубинная, чисто женская мысль, но даже когда она увлекала Игоря съехать наискось и по направлению навстречу лыжне, по которой они добирались к горе, никакого плана в голове ее не было.

«Роковая! Самая что ни на есть роковая женщина! Надо же — роковая!» — восторженно шептала она про себя и вдруг рассмеялась. Рассмеялась отрывисто, хрипло, неожиданно для себя. Более неподходящего момента и придумать было нельзя: она как раз обнаружила труп, подошла к нему и присела, рассматривая, и вот рассмеялась.

И будто кольнуло ее.

Метнула искоса, из-под пряди свой любимый, отработанный косячок: сыщик? Что тебе надо? Что тут вынюхиваешь? Прочь, прочь к своим нераспутанным настоящим уголовным делам! К допросам, отчетам, погоням, интригам с начальничками! Ищейка, дешевка, мильтон!

Смех душил ее, исходя. Отвлекшись на сыщика, она сумела обратить смех в рыдания. Но и рыдания кончились: бульк — и заглохло!

Она смотрит на застывший мраморный лоб и забывает об окружающих: каким красивым видится вдруг Валентин!

Черная шапка курчавых волос, нос — тонкий, с горбинкой, породистый, коричневые глаза — чистоты шоколадной. Но даже не эти детали, а все вместе, в целом, кажется ей гениально изваянным.

По-прежнему все притихли, по-прежнему стоит жуткая, леденящая тишина. Только в воздухе шелестят худосочные, сухие снежинки и падают на лица людей; снежинки тают на лицах, превращаясь в малюсенькие, легкие капли, и только на изваянном, выпуклом лице Валентина снежинки не тают, а, словно пушинки, срываются, падают, цепляются за полоски на плохо выбритом подбородке и там прилипают.

Марина плавно встает. Движением головы, а затем и руками отводит свои прекрасные волосы и вырастает, взрослеет, меняется на глазах, становясь царственной дамой, умеющей подчинить любого мужчину, роковой женщиной, и не сводит с них, ее наблюдающих, своего задумчивого, полного тайны взгляда.

— Мой! — сломав талию, наклоняется к Валентину. — Мой навсегда! — и, обволакивая черными локонами беломраморное лицо, легко коснулась застывших губ.

И в этот момент приходит догадка. Ей становится ясно вдруг, что тянуло ее к Валентину. Да, они сталкивались как два разноименных заряда, перетекая друг в друга своими энергиями разного знака, но никогда не удавалось ей разрядить его до конца.