Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Наживное , как Оленин говорит среди своих обо всех этих безобразиях. Невольно вспомнил о Бароне… Может, потому что самому мне не хватило его прямоты. Ведь он не только бы, не раздумывая, погнал к зубному врачу многотонную свою фуру — на то он и Барон! — но и врезал бы как следует Пацану за эти штучки: «русский профессор»!.. «Русский ученый»!

Но почему я-то промолчал?

И наказание за мое предательское молчание последовало тут же: Пацан понял, что взял верх, и все глубже и все прочнее запутывал меня, буквально выхода не давал из двойственного положения, в которое я попал не только по его воле — больше, пожалуй, по своей собственной…

Сперва он вручил топор этому русскому парню и по-адыгейски приказал нарубить дров для костра, потом выдал пузатую флягу — привезти воды из дальнего ключа, непременно из дальнего — из Инала…

Только потом уже, когда мы снова вернулись на Хашхону поздней ночью, уже вдвоем, Оленин с грустью спросил:

— Этот парнишка… с третьей машины? Все-таки не адыгеец?

И мне стало непереносимо стыдно: словно это не услужливый Биболет — сам я отловил на дороге этого неблагородного «пшитля» [38] Пшитль — крепостной, раб. — доброго и безотказного парнишку, которого Пацан с Арамбием на несколько часов в самом деле закрепостили…

Конечно же, недаром Пацан возил в Москву самые отборные помидоры, а Арамбий Хачемук заведовал продовольственной базой! Сама скатерть-самобранка не могла бы явить такого изобилия, которое они вдвоем обеспечили! Вокруг бутылок с армянским коньяком появились нежно-румяные персики и такой крупный виноград, какой, по-моему, я до этого видел только на полотнах итальянских мастеров в Эрмитаже. Красная и черная икра, копченая рыба, балыки… Адыгейский сыр всех возможных сортов и привезенный из столицы знаменитый «рокфор», о котором Пацан давно уже мне все уши прожужжал. Не говорю о колбасе «салями» и о колбасках «охотничьих» — тут были и бастурма, и соленая баранина, и сушеный курдюк… Может, думал я с грустной усмешкой, сейчас мы также попробуем мозги молодого оленя с медом и с лесными орехами?

— При всем моем уважении ко всем Ивановым — анекдот! — объявил Арамбий. — Для общего образования, как говорится… Для сведения.

— Давай! — разрешил Пацан. — Тут все правильно поймут.

— Раздается звонок, — начал Арамбий, заранее посмеиваясь. — Это база?.. — База! — А кто говорит?.. — Иванов! — Это что — военная база?!

Мне показалось, Оленин смеется от всей души… что ж!

Разве могли мы тогда предполагать, что настанут времена, когда в самом большом дефиците окажется именно то, что хранится как раз на военных базах, и что этот самый Иванов — где доведенный до ручки, а где не выдержавший искушения богатством соседей — тоже начнет своим страшным товаром спекулировать, а там, где он откажется это делать, у Иванова начнут отнимать это силой…

Но это все потом…

А пока еще так мирно, так спокойно, так благостно было кругом.

Или все это нам только казалось, и застой , о котором потом столько всякого было сказано, должен был когда-либо в самом деле взорваться…

А пока рядом со всем этим богатством, которое уже разложили на брезенте, Пацан — неизвестно зачем и для кого — вытряхнул из бумажного пакета килограмма два курамби, знаменитого не только на всю Адыгею сладкого печенья… Или он что-то знает, подумал я?

Может, на нашем столь пышном торжестве будут не только джигиты?.. После, когда поднимем по первой, и каменные сердца «мужчин черных, железноглазых » сделаются хоть чуть мягче, то появятся и прекрасные гурии…

А вдруг Пацан снизошел до того, что пригласил сюда сестру, Тагангаш, а Тагангаш… нет-нет!..

Тагангаш — это ладно, это, как говорится, еще куда ни шло, но та, о которой я вновь подумал…

Перед похоронами мне надо было зайти в аульскую больницу, и как раз Тагангаш, ни на шаг не отходившая от нашей Кызыу — только теперь я все это вдруг сложил! — именно Тагангаш устроила так, что идти пришлось как раз мне… Когда поднимался по ступенькам, мимо скользнула Суанда в белом халатике и в высоком белом чепце.

— Беру твою печаль на себя, Сэт… — шепнула она негромко. — Пусть Аллах даст ему место в раю…

Пусть даст Аллах! Но это всегда должно оставаться моим: горькая память, горькие размышления о том, кем же я был для отца на самом деле.

Разве может Тагангаш привести с собой на берег Хашхоны женщину, которая только что от мужа ушла?..

Оленин, которого наша Кызыу каким только сыром не закормила дома, протянул руку к нашей самобранке, с шутливой уверенностью спросил по-адыгейски: