Эндрю Круми - Музыка на иностранном

Ранним утром он выбросится из окна и разобьется с мягким шлепком перезрелого фрукта. А на улице, за которой он наблюдал столько дней, которую изучил досконально и на которой лежит теперь бездыханный, никто не заметит его падения.

Круговорот истории непостижим, это загадка, которая многих ставила в тупик. Трагедии и бедствия мира возвращаются снова и снова, словно так предначертано самой судьбой, словно мир обречен на страдания — ужасная перспектива, правда? Снова и снова к власти приходят жестокие диктатуры; вновь где-то режут и убивают невинных; в который раз разражается кровопролитнейшая из войн. Гнетущая, мрачная мысль; и вряд ли кто-то, положа руку на сердце, станет это отрицать. Разве не говорили когда-то о Первой мировой войне, что она навсегда положила конец всем войнам? В те дни не было недостатка в надежде. Чего тогда не хватило, так это воображения.

Нетрудно понять, почему учение о реинкарнации так глубоко укоренилось в людском сознании. Если уж мир так устроен, что в нем обязательно должны быть страдания, то кому выпадает страдать: всем по очереди или всякий раз — одним и тем же несчастным душам? Может ли душа изменить свой путь в отличие от цикличного хода истории? Кто знает, может быть, наши души, вернувшись в этот бренный мир, смогут прожить другую, лучшую жизнь.

Принцип круговорота очень многое объясняет и в повседневной жизни. Мужчина встречается с женщиной, у них завязывается роман, и с самого начала они не могут избавиться от мысли, что их нынешние переживания и страсти — точно такие же, какие были в их прежних романах. Потом их совместная жизнь разлаживается, они расстаются, и каждый из них понимает — так всегда и бывает. Они сами создали этот круговорот, и он, как ни странно, служит им утешением.

Мир можно рассматривать как некий конечный набор образцов, и этот набор придает смысл всем событиям. Говорят, что история повторяется; но это лишь потому, что у историков есть свой словарь, и количество терминов в нем ограничено, так что историки просто вынуждены повторяться. Сколько у нас есть слов для обозначения «войны»? Сколько способов объяснить, почему прервались отношения между двумя людьми или двумя народами?

Остановимся на этом подробнее. Лоуэлл утверждает, что мозг человека состоит из огромного (но конечного) числа клеток, а мысль — как и «состояние души» — возникает как определенный «рисунок» электрических импульсов между этими клетками. Число этих «рисунков» тоже конечно, но их все равно более чем достаточно, чтобы запечатлеть размышления и воспоминания всей жизни. Но если бы люди могли жить вечно — не настал бы когда-нибудь такой день, когда не возникнет уже ни одной новой мысли? Не исчерпает ли мозг все то конечное множество состояний, которых он в принципе может достичь? И если так, тогда мы будем обречены на постоянное повторение того, что уже было, — мыслей, чувств, воспоминаний. Бессмертие, если только оно существует, — это бесконечная, непрерывная агония ностальгии.

Очень часто мне в голову приходила мысль: «Здесь мы уже были, это мы уже знаем». И с годами — все чаще и чаще. Возможно, мой мозг исчерпал все возможные способы познавать мир. Но даже если оно и так, все равно невозможно удержаться от соблазна смотреть на мир как на спутанный клубок повторяющихся циклов. Смотришь на молодых — и видишь, как они вновь проигрывают те же темы, которые мы сочиняли всю жизнь, разве не так? Если бы нации с годами набирались мудрости, они бы тоже смотрели на молодые народы с оттенком тоски.

Когда я впервые попал в Италию, я очень хотел посетить развалины Помпеи. Я помню, как еще в раннем детстве рассматривал фотографии в книжке про Помпею. Мне ужасно хотелось поехать туда и увидеть все своими глазами — и я не был разочарован. Из всех впечатлений ярче всего мне запомнилось ощущение, что в истории был такой день, в 79 году нашей эры, один-единственный день, оставшийся неизменным навеки. День, который последующие поколения могут прожить вновь и вновь. Я видел фотографии этих руин, теперь же, когда я увидел сами руины, мне показалось, что передо мной — еще одна фотография. Отпечаток прошлого, по которому сразу же было ясно, какой гордостью был напоен этот город, часть громаднейшей из империй, когда-либо существовавших в истории. А теперь и сама эта империя — прах, и пыль, и обломки камней. А гипсовые фигуры в стеклянных контейнерах — слепки с тел тех помпейцев, кого в тот день погребло под пеплом, — вот они, наглядные примеры остановленного времени. Здесь жили люди, подобные мне, и их мира не стало, как когда-то не станет и моего. Может быть, и моя бессмертная душа — всего лишь малая часть необозримого, бесконечного круговорота, который некогда дал им жизнь?