Эдвард Кэри - Кроха

– С перерывами, в ноябре будет три года как.

Лицо другого просителя имело серый оттенок, будто от долгого ожидания его кожа окрасилась в цвет каменных стен. Я поднималась по лестницам, открывала какие-то двери, и многие из ожидающих говорили, что мне тут находиться нельзя. Когда же послышался громкий топот ног, казалось, наполнивший все помещения Версальского дворца, мне стало не по себе. Я подумала, что игра в прятки все еще продолжается, или же она приобрела странный поворот, и спрятавшиеся побежали на поиски пропавшего водящего. Я бы с радостью в тот момент нашла Елизавету, потому как безнадежно заблудилась.

Когда мимо быстрым шагом прошествовала группа мужчин в голубых ливреях, я спряталась за экраном незажженного камина в надежде перевести дух и успокоиться. Когда мое сердце забилось ровнее, я услыхала тихий стук и решила, что кто-то вроде меня стучится во все двери дворца. Собрав остатки смелости в кулак, я решила, что лучше заблудиться во дворце вдвоем, нежели в одиночку, и приоткрыла дверь. Стук прекратился.

– Кто здесь? – раздался мужской голос из глубины залы.

– Умоляю, – выдавила я.

– Вам нельзя сюда входить! Вам нельзя входить! Это не позволено.

– Умоляю, месье!

– Это частные покои. Частные. Вам нельзя меня беспокоить!

– Я не уверена…

– Кто здесь? Кто вы?

Я запнулась – потому что меня обдала волна пугающего неестественного жара. И я решила, что потревожила какого-то сатанинского обитателя этого дворца.

– Да кто вы? Скажите же наконец!

Я начала сбивчиво объяснять, что я учитель рисования ее высочества мадам Елизаветы. Не знаю уж, насколько можно было разобрать мое бормотание, но тут голос проговорил сквозь волны жара:

– А, очень хорошо, тогда входите, входите!

И я вошла.

Войдя внутрь, я увидела крупного мужчину лет двадцати с лишком, в кожаном фартуке, в сорочке с закатанными рукавами, с молотком в руках, который стоял, склонившись над кузнечным горном.

– Закройте дверь, иначе сюда весь дворец сбежится.

Я сделала, как мне было велено. Он вновь взялся за дело, принявшись постукивать молотком по небольшому куску металла. Именно это постукивание, а вовсе не стук в дверь я и услышала в коридоре. Поглощенный работой, он несколько минут не поднимал на меня глаз. Версальский дворец такой громадный, подумала я, в нем работает великое множество различных мастеров. Сейчас я набрела на слесаря, а открой я другую дверь, то могла бы обнаружить крысолова за изготовлением крысоловок или часовщика, починяющего часовой механизм, и даже свечника, отливающего свечи из растопленного воска. Я стояла у двери и глядела на мастера в надежде, что, покончив со своим изделием, он укажет мне путь к покоям мадам Елизаветы. У мужчины был до смешного высоченный лоб, крупный римский нос, мясистые губы и необыкновенно большие голубые глаза – он часто прищуривался и приближал глаза к раскаленным докрасна металлическим предметам, с которыми он работал, из чего я сделала вывод, что и ему не помешали бы очки. У него был пухлый двойной подбородок и полные, будто женские, груди, и он то и дело поглаживал эти пухлые части тела пухлыми пальцами без признаков костяшек. Казалось, он вдыхал воздух не носом, а использовал для этой цели рот. Мужчина ухватил длинными щипцами металлический предмет, который до этого отбивал молотком, и опустил в глубокую лохань с водой, на что раскаленный металл ответил жалобным шипением. Слесарь отреагировал на этот звук довольной улыбкой. Он обернулся ко мне, прищурился, кивнул, сунул руку в карман фартука и, выудив оттуда носовой платок, аккуратно расстелил его на верстаке.

Затем он сунул руку в другой карман, достал сильно помятый кусок холодного пирога с кремовой глазурью, положил на платок и, отступив на шаг, жадно уставился на пирог. Наконец из третьего кармана он достал изящный перочинный ножичек, раскрыл лезвие и разрезал пирог на две неравные части. Сжав своими пухлыми пальцами кусок побольше, он тихо проговорил:

– Никому не говори. Вот твоя награда за молчание!

Я шагнула вперед с намерением взять пирог.

– Ты что, хочешь его весь? – спросил он, торопливо заглотив свою порцию и слизывая крошки с губ. – Тут же много, а ты такая крохотная. Что, если я еще разрежу этот кусок пополам?