Эдвард Кэри - Кроха

– Неужели? – спросил мой хозяин. – И что же в них особенного?

– А если наше предприятие прогорит, мне придется искать себе новое занятие, и к тому же не стоит нам обоим отвечать за наше фиаско. Я же вдова, а вы – мужчина.

– Да, понятно. Вдова. Мужчина. Да, именно так.

– Но самое главное, – продолжала она не без горечи, – женское имя в названии предприятия не привлечет публику. Считается, что женщины не могут заниматься коммерческими делами. Конечно, доктор, мы не прогорим!

Дом нуждался в тщательной уборке, поэтому мы вчетвером взялись за швабры и тряпки. После нескольких часов неустанной работы Обезьянник выглядел намного лучше, но Куртиус то и дело заходился надсадным кашлем, и его пришлось вывести на воздух. Вдова с сыном отправилась с ним на прогулку, а я осталась в доме одна и продолжила уборку.

– Привет! – тихо сказала я, когда они все ушли. Ответом мне были скрип и скрежет. Я закрыла глаза и тут же ощутила дуновение в воздухе: несчастные призраки мертвых обезьян сбегались ко мне, раскачиваясь на невидимых лианах, морща губы, скаля зубы.

– А я не боюсь!

Дом щелкнул. Что-то упало.

– Я вижу: ты великолепен!

Наверху раздался стон.

– Я буду здесь жить. Я приехала сюда жить.

Вокруг меня клубились клочья пыли.

– Ну давай, дом, покажи самое ужасное, на что ты способен! Мне больше некуда идти! Я остаюсь. И я собираюсь добиться, чтобы мы с тобой, дом, подружились.

Послышался треск, сначала тихий, он становился все громче, пока не превратился в протяжный визг. Похоже на скрип костылей, подумала я, как будто снаружи кто-то подлаживал костыли-подпорки дома под мой вес.

– Прошу тебя, – взмолилась я, – давай придем к взаимопониманию.

Наверху раздался топот ног, словно кто-то затеял беготню по лестничной площадке, хотя, когда я туда поднялась, там не было ни души. Плохо, подумала я, что они оставили меня одну в таком месте, где сумеречные привидения только и ждут, чтобы напасть.

– Ну ладно! – крикнула я, обращаясь к дому. – Тогда вперед, сожрите ребенка! Я тут. Нападайте, я не стану сопротивляться!

Дверь со скрипом отворилась. Но никто не вышел. Там никого не было.

– Я знаю, вам грустно! Ну, выходите же, давайте поговорим, и нам станет тут уютнее. Так это правда: вы меня проглотили! И я накормлю тебя, о, большой дом, твои гигантские кишки смогут напитаться мной. Я накормлю тебя до отвала. Я стану твоим сытным ужином. Мое худосочное тельце – оно твое. Я тебе все расскажу. Я отдаю тебе всю себя!

Не знаю уж, это мне все почудилось или нет, но тут дом вроде как слегка задышал и позволил без неприязни трогать себя и исследовать каждый свой уголок. Здесь мне теперь предстояло жить, внутри этой зверюги, и превратить его в наилучшую из всех возможных зверюг на свете.

Подметая углы, я беседовала с домом и поведала ему, кто я такая, и чему меня обучили, и как сильно я хочу снова быть в услужении у своего хозяина, и какая интересная у него работа, и как Эдмон показал мне свою куклу, и что, хотя он с виду тихоня и зануда, с ним мне интересно, и что дом должен с ним обходиться хорошо, и хотя он временами держался как напыщенный индюк, на самом деле он совсем не противный, со своими веснушками на носу и белой грудью. А вот его мамаши, внушала я дому, ты не стесняйся, ставь ей подножки, чтобы она спотыкалась и падала, терзай ее во сне, пускай она ощущает себя жутко несчастной в такой прекрасной и роскошной обители.

Когда я излила душу огромному жилищу и перестала его бояться, как раньше, и почувствовала себя в нем почти как дома, раздался приглушенный шелест – это издалека приближалась гроза. Поначалу я решила, что это огромная стая мертвых обезьян, решивших меня здесь навестить, но потом поняла, что слышу какие-то новые звуки – не внутри пугающего здания, а снаружи. С бульвара.

Это хлопали ставни на окнах. И задвигались засовы на дверях. И на тротуары поверх слякоти швырялись деревянные настилы. Так с шумом вспыхивает пламя в печи. Потом послышался резкий клекот, точно откашлялась сотня человек одновременно, а потом раздалось бурчание сотен голосов, становясь все громче и громче, точно весь бульвар дю Тампль завертелся в вихре этих голосов, загудел, как огонь в топке, пока тишина не утонула в какофонии звуков и безумолчный оглушающий шум не накрыл все вокруг, тревожно усиливаясь и заполняя все полые пространства Обезьянника. Так бульвар дю Тампль, парижский район развлечений, эта живая раскрашенная декорация, пробуждался от сна.