Михаил Вострышев - Старомосковские жители

Любимый графский шут в генеральском мундире с Андреевской лентой и до блеска начищенными орденами, восемь лакеев в синих фраках с металлическими пуговицами, на которых был изображен мамоновский герб, да и прочая челядь замечали кой-какие странности за своим повелителем (отличия от прочих господ): он никогда не молился, кормил дворню теми же деликатесами, которые готовил ему один из лучших московских поваров, целыми днями просиживал за рабочим столом и все писал, писал, писал…

Многие черты легендарной личности Матвея Дмиттриева-Мамонова, каким он был до затворничества, послужили Льву Толстому источником для образа Пьера Безухова.

Когда же старцу, пережившему двух братьев-императоров, предложили снять с него опеку и пообещали вновь объявить его нормальным гражданином, он отказался, заявив, что привык уже быть не в своем уме.

Скончался единственный сын предпоследнего фаворита Екатерины II тихо — вздохнул и, сказав: «Вот и умираю. Что ж, я довольно пожил!» — отправился вслед за отцом в фамильную усыпальницу в Донском монастыре.

Но еще долгое время Мамонова дача смущала москвичей своей красотой и безмолвием, порождала легенды и апокрифы о своем больном душою владельце, унесшем в могилу какую-то странную Мамонову тайну.

«Все в Москву катится», — с гордостью бахвалятся жители Первопрестольной и с завистью отмечают приезжие. На московских улицах, одетых кое-где в дикий камень, продыху нет от бесчисленных колясок, бричек, карет, тарантасов, дормезов, одноколок, фаэтонов, пролеток, кабриолетов, колымажек, телег.

Вот тянется длинный обоз груженых саней, на которых оторванные от крестьянской работы мужики везут оброк своему сытому благодетелю. Громыхает золоченая карета с графским гербом, кони в перьях, на запятках букет — два здоровенных лакея во фраках, на козлах красномордый, тучный кучер, которого для поддержания внушительных размеров каждый вечер до краев потчуют портером. Тащится косматая толстоногая кобыла, запряженная в пошевни — большие лубочные сани для товару, — набитые на этот раз многочисленной говорливой купеческой семьей. Мчится заложенная по-русски тройка, бородатый лихач в новом кучерском армяке и голубой шапке набекрень ловко охаживает длинным кнутом двух пристяжных и коренную в дуге с колокольцем. Волочится усталая крестьянская кляча, старая и худая, как и ее хозяин — битый-перебитый гордыми седоками ванька-извозчик в синем драном армяке, с номерной медной бляхой на спине.

Но вдруг с близлежащей колоколенки раздался неурочный звон…

— Никак сам преосвященный решился не побрезговать нашим храмом? — с затаенной радостью спрашивали друг у друга местные прихожане.

— Доможиров скачет! — закричал самый зоркий, указывая вдоль улицы. — Скоро митрополит будет!

Вот уже и все заметили, как к храму стремительно приближались легкие дрожки, на которых, стоя на полусогнутых ногах с намотанными на левую руку вожжами и длинным хлыстом в правой, мчался навстречь ветру приземистый напудренный офицер долгопамятных павловских времен. Его военный сюртук с красными отворотами, треуголка с загнутыми полями и трепещущая приставная косица казались москвичам столь же священными, как священнические ризы, а миссия Доможирова столь же важной, как у царского фельдъегерского возка.

Люди прихорашивались, принимали смиренный вид и с трепетом шли в свой приходской храм слушать почетную архиерейскую службу.

Доможиров осаживал разгоряченную лошадь возле самой церковной паперти и смело бросался в толпу прихожан, расталкивая народ с помощью кулаков и грозных возгласов: «Посторонись, хамово отродье! Дорогу владыке!!!»

Только-только он успевал расчистить проход и навести видимость благолепия, как рядом с его спартанскими дрожками останавливалась веберовская, в четыре тысячи рублей серебром карета на высоких рессорах, с мягкими шинами, с нарядным форейтором, восседавшим на одном из шести орловских рысаков. Из услужливо распахнутой дверцы сначала показывался теплый, мягкий сапожок, голенище которого покрывала черная шелковая ряса, а затем и весь митрополит, с золотым крестом на груди и в клобуке. Он размеренным кротким шагом вступал в храм, где ему предстояло в течение долгого часа, а то и двух оказывать молитвенную помощь заблудшим прихожанам.

Все это время Доможиров зажигал потухшие от сквозняков свечи, поправлял лампады, расставлял молящуюся паству в веданном одному ему порядке и следил, чтобы никто из прихожан не отвлекался на мирские разговоры.