Михаил Вострышев - Старомосковские жители

Оболенский пожалел о потраченных деньгах, грустно свесив голову, но, вспомнив, что ему надо подальше увести гостей от неприятных и непристойных тем, уже через мгновение оживился, потребовал от Харитона шампанского и произнес тост:

— За рыцарский дух, господа. За то, чтобы ни в какой беде мы не теряли своей дворянской чести. «Не торговал мой дед блинами, не ваксил царских сапогов…» К сожалению, в нашем народе нет языка, нет поэзии, нет мыслителей, какие встречаются в среде ремесленников и торговцев в просвещенных странах. И мы должны быть постоянным примером для мужиков, неким образцом, к которому они будут стремиться и, быть может, когда-нибудь достигнут его. Итак, за наш для многих незаметный, но важный труд — быть дворянином. Ведь и вы, отец Исидор, тоже, по сути, дворянин, ибо во всех сановитых пастырях церкви течет благородная кровь. За вас, друзья!

Поручик князь Александр Оболенский, гвардии ротмистр и кавалер Алексей Обрезков и протоиерей отец Исидор — Гааз незаметно выскользнул вскоре за Наташей и еще не возвращался — выпили. Каждый почувствовал, что он совсем еще не стар, что в жилах не скудеет кровь, что он при случае еще может стать героем, любимцем общества. Впрочем, любимцем он уже стал.

А тем временем Егор уже вез своего барина по московским улицам и закоулкам мимо господских домов, лачуг, садов, пустошей, казарм, помойных ям, живодерен, бань, рынков, постоялых дворов, церквей, мимо суетящегося московского народа к ведомым лишь ему, Егору, святому доктору да Гнедку с Ганимедом сырым подвалам, вонючим лазаретам, ветхим богадельням, где нашли себе приют отверженные, убогие люди.

Москвичи ломали шапки перед добрым генералом, укреплявшим их в вере, что не все в мире торг, ложь и гордыня, что в каждом— отставном солдате, купце, сенаторе, коллежском регистраторе, блуднице — есть нечто хорошее, достойное любви, вечное, благодаря чему каждого нарекли человеком и подарили жизнь.

Гааз подметил за собой, что радуется побегу из теплого, чистого дома, от умных и благородных господ, и посчитал это за порок. «Я очень многого из того, чем интересуются люди, не знаю и не замечаю. Мне стало всюду, где нет страдания, скучно, — с опаской за себя подумал Федор Петрович. — Но поздно менять привычки, мои милые больные ждут и любят меня — а что еще нужно человеку для счастья?.. К тому же долг службы велит мне работать, а не сидеть сложа руки, как бы ни была приятна беседа. Надеюсь, князь и его гости поймут и не обидятся, что я исчез».

Князь Оболенский не обиделся, тем более вошел Харитон и объявил:

— Прибыли его сиятельство граф Дмитрий Шилковский. Изволите приказать принять?

Тридцать лет назад!.. Кажется, что это было вчера, и кажется, что этого никогда не было. Тогда поручик Дмитрий Шилковский и подпоручик Алексей Обрезков немного завидовали своему высокородному и высокообразованному другу поручику Александру Оболенскому. Тогда они любили свой полк, любили подражать героям России, любили читать, и было в них что-то неуловимое, чем отличались те годы от нынешних. Уже давно они нескончаемо далеки друг от друга, но полковое братство оставило неизгладимый милый след в душах. Теперь уже Александр Оболенский немного завидует флигель-адъютантскому мундиру Димы и доходному имению Алеши, одновременно презирая старых однополчан за умение устраивать свои дела, то есть жить без займов и долгов.

Отцу Исидору было приятно наблюдать за тремя представителями высшего сословия России, превратившихся вдруг в мальчишек. Тем более что скрылся так раздражавший его тюремный доктор. Но прошло минут десять, и протоиерей заметил некое подобострастие к флигель-адъютантскому мундиру Оболенского и нарочитую грубость Обрезкова. Сам же граф Шилковский был весел, искренен и не замечал напряженности в друзьях. Да и как ему было что-нибудь заметить, если он говорил и говорил без удержу, будто на год вперед решил выговориться.

Протоиерею из предобеденной беседы особенно запомнилась история о том, как император честно сознался в своей ошибке и поправил ее. Отец Исидор позже не раз в своих проповедях приводил эту поучительную историю без каких-либо преувеличений и прикрас, употребив свой талант лишь на то, чтобы упорядочить строй слов.

— Однажды император, — рассказывал Шилковский, — который всегда позволял свободно спорить с собою, приказал посадить в крепость купца, виновность которого еще не была доказана. Один из министров осмелился возразить: «Государь! Дайте время! Рассмотрим дело подробнее, и ежели он точно виноват, то не уйдет от нас, если же он окажется невинным, то чем искупите вы его невинное заключение?» Император опешил от дерзости и, когда оправился, взглянул на своего министра так строго, что все, бывшие тут, решили: ну, быть беде. Но, помолчав, наш августейший монарх заметил: «Я люблю правду, господа, и, полагаясь на ваше верноподданническое усердие, рад слышать изъяснение ваших мыслей со всею откровенностью, не стесняясь личным моим убеждением. — И, повернувшись к возражавшему ему, добавил: — И все же посади его в крепость».