Тёкицу Куруматани - Неудавшееся двойное самоубийство у водопадов Акамэ

В выходной я доехал на поезде по линии Хансин до станции Химэсима, вышел к реке Ёдо и пошёл по прибрежной насыпи. Когда я ещё жил в Токио, я несколько раз ходил вдоль тамошней реки Эдо до самого устья, чтобы развеять тоску. Среди зарослей тростника в грязи утопали никому уже не нужные деревянные рыболовные суда, пели бекасы и камышевки, а у кромки воды рядами сидели белые чайки. В наше время малые суда по большей части строят из пластмассы, производимой из нефти, а деревянные посудины гниют в таких вот зарослях тростника. Я люблю цвет тростника — люблю густые яркие линии ещё молодой травы, люблю серый цвет иссохших, дрожащих на ветру зарослей. Глядя из окна поезда линии Хансин, я уже понял, что здесь, на реке Ёдо, этих цветов мне не найти. И всё же захотел пройти хоть раз по берегу до моря.

В квартале Коноханадэнпо на том берегу вдоль грязной канавы рядами выстроились небольшие металлургические фабрики, в литейных цехах которых переплавляли металлолом, к югу от них виднелись обшарпанные дома ленточной застройки, вышки высоковольтных линий, огромные резервуары газовых компаний и тому подобное. Примерно так же выглядел и квартал Химэсима на этом берегу — под насыпью бесконечной чередой тянулись всевозможные фабрики малых и средних предприятий, а чем ближе к устью, тем больше было огромных заводов крупных металлургических компаний. Разумеется, в далёком прошлом и эту землю сплошь покрывали заросли тростника, но пришло Новое Время, человечеством овладел «дух» индустриализации, для которого цвет бетона оказался милее цвета тростника. Так уж распорядилась история, однократная и необратимая.

Я спустился к воде. В яростных лучах июльского солнца вода словно пылала синим пламенем. Чем ближе я подходил к устью, тем чаще мне стали попадаться люди, сидящие у берега с удочками. Лежащая дома коробка не давала мне покоя. Что если кто-то украдёт её, пока меня нет дома? «Поймали чего-нибудь?» — спросил я у отца с сыном, сидевших у берега с удочками, и малец ответил мне:

— Ага, держи карман! Будто здесь чего поймаешь…

Вся округа у самого устья была занята металлургическим заводом, к небу тянулось множество пылеуловительных труб странной формы. Я шёл вдоль забора, как вдруг передо мной открылась возведённая в море руками человека пустошь. Она была просто огромна — в сто тысяч цубо , [29] Мера площади, примерно равная 3,3 кв. м. не меньше. Всё это пространство заросло высоким американским золотарником, среди которого кое-где виднелись жёлтые цветы энотеры. Место было пустынное и бесплодное, изжаренное нещадными лучами солнца. Под стрёкот кузнечиков я пошёл по траве. Её терпкий запах назойливо бил в ноздри. Я увидел утопавшую в зарослях брошенную легковую машину. Красные, синие и жёлтые пятна покрывали весь её корпус, складываясь в буйный психоделический узор. И вдруг сквозь заросли травы я увидел море. Увидел воду Осакского залива, сверкавшую красками лета в лучах стоявшего ещё высоко в небе солнца.

Когда я повернул обратно, небо на западе уже заалело закатом. С прибрежной насыпи я снова увидел людей, пришедших поудить рыбу. Но сколько я ни смотрел, никто так ничего и не вытянул. Неподвижные рыбаки молчали, и лишь речная вода поблёскивала в лучах заката. «Поймать бы…» — думали, наверное, все те, кто пришёл в этот день к реке. «Ну хоть одну бы, чёрт дери…» Наверняка некоторые так и уходили с пустыми руками. Но для них день без улова был, наверняка, тоже важен, тоже исполнен смыслом. Они прожили один день своей жизни. Их день был ничем не хуже моего, проведённого вот так, здесь…

В тот вечер я сидел в комнате, разложив на циновке перед собой купленную на станции газету, как вдруг дверь, тихо скрипнув, раскрылась у меня за спиной. Когда я обернулся, Ая уже стояла в комнате и закрывала дверь. Но замок, как всегда, разомкнулся. Она обернулась, посмотрела на него и попыталась закрыть его снова. Поняла, что он сломан, повернулась ко мне, сняла туфли и прошла в комнату. Ни на секунду не отрывая от меня глаз. И только тогда я понял, что происходит. Возглас изумления чуть не сорвался с моих губ.

Она стояла босая на циновке и безмолвно смотрела на меня. Я замер как был и с неестественно вывернутой головой глядел на неё, не в силах пошевелиться. Вдруг она сунула обе руки под подол белого платья. Руки, плавно приподняв ткань, дошли до талии, затем резко опустились, сдирая трусики. Ая замерла, всё так же глядя на меня. Трусики скользнули вниз и остановились немного ниже колен. Ая подняла правую ногу, высвободила её, затем точно так же высвободила левую, потом пальцами правой руки подхватила белые трусики и вытянула их перед собой, глядя на меня. Бросила их на лежащую передо мной газету. Я посмотрел на них, затем на неё. Она стояла и молча смотрела на меня, бессильно опустив руки, слегка прикусив губу. Затем расстегнула застёжку на плече и левой рукой разом расстегнула до пояса молнию на спине. Ни на секунду не отрывая глаз от меня. Я нервно сглотнул. Словно в ответ, Ая протянула руку к круглому абажуру, и комната погрузилась во тьму. Белое платье упало к её ногам. Лишь тусклая полоска света пробивалась сквозь щель двери. Ая смотрела на меня.