Андрей Рубанов - Жёстко и угрюмо

Я, как всякий сухопутный человек, обожествлял океан; мне казалось, что, как только я коснусь его текучего тела – он тут же сообщит мне некие важные истины, одарит какими-то уникальными энергиями.

Солнце жарило вовсю.

Пахло необычно, странно – сладким картофелем.

Когда я, умаявшись давить педали, слезал с велосипеда и отходил с дороги в сторону, закуривал и оглядывался, – я ощущал под ногами пустоту, как будто ходил по натянутой поверхности циклопического барабана. Весь остров представлял собой вершину вулкана, залитую напластованиями лавы. Почву, сырую землю всю нанесло ветрами, понемногу, за тысячи лет. В одних местах плодородный слой составлял двадцать сантиметров, в других – больше метра. Под тонким слоем грунта ноги угадывали обман, пористое ничто.

Повсюду были рассыпаны куски вулканического стекла – обсидиана: чёрные, блестящие, с острыми – можно бриться – краями; я насобирал целую сумку.

Были времена – здесь росли дикие леса, но аборигены, расплодившись, вырубили рощи под корень, и в своё время это стало причиной природной катастрофы. Нет леса – нет и почвы; однажды остров пережил эрозию: ветра́, принёсшие на остров частицы земли, теперь так же унесли, сдули эту же самую землю; островитяне едва не погибли.

Но человек живуч. Слишком живуч, я бы сказал. Никакая земная тварь не умеет так драться за себя, как дерётся разумный человек.

Однажды, в XIX веке, на остров приплыли с континента колонизаторы, вооружённые огнестрельным оружием. Они забрали всё мужское население, официально – подрядили работать, а на деле – превратили в бесправных невольников.

Почти все увезённые на континент островитяне скончались от болезней: у них не было иммунитета ни к холере, ни к оспе, ни к туберкулёзу.

Немногочисленные уцелевшие рапануйцы смогли вернуться домой, но теперь, в свою очередь, они привезли на себе болезнетворные бактерии – и радостно встретившие их родственники в последующие годы также массово вымерли от тех же инфекций.

В худшие времена народ рапа-нуи насчитывал едва несколько сотен человек.

Легендарные каменные истуканы именовались «моаи». Слово не склонялось, но я решил, что мне, рязанскому человеку, удобнее склонять: один моай, два моая, пять моаев.

Учёные нашли и описали почти тысячу идолов, разного размера и разной степени сохранности. Самых крупных было примерно полторы сотни, стояли они редко поодиночке, чаще – шеренгами, на особых капищах: выложенных камнями постаментах, называемых «аху», – я, рязанский человек, сразу же срифмовал это со словом «ахуеть»; а как ещё? Наиболее внушительное капище состояло из 15 идолов, каждый высотой в три человеческих роста, весом до 20 тонн.

На головах у некоторых покоились отдельные громадные глыбы в форме цилиндров, они выглядели как нелепые шапки, но на самом деле изображали волосы. Это было объяснимо: все древние культы придают волосам мистический смысл. Волосы символизируют жизнь, силу и здоровье; лишиться волос, обрить голову – в большинстве мировых духовных систем значит перейти на тёмную сторону, вступить в контакт с богом смерти.

Истуканам было по 300 лет, их изготовил сам народ рапа-нуи собственными руками.

Всю территорию острова делили меж собой несколько родов, каждый род имел свой участок земли и свой кусок береговой линии, и каждый род поставил на берегу своё капище.

Истуканы изображали не богов, не высшие силы – это были памятники предкам.

Каждый моай считался аккумулятором древней, растворённой повсюду силы, питающей всё живое. Китайцы именовали её «ци», индийцы – «прана», православные христиане – «благодатью».

Здесь это называлось «мана».

Все идолы стояли спинами к океану, лица обращены к суше.

Их вырубали в каменоломне, процесс занимал годы, в работе участвовали сотни мужчин. Готовые изваяния при помощи катков и рычагов, посредством технологий сколь варварских, столь и безотказных, понемногу перетаскивали к берегу и ставили вертикально.

Доехав до очередного капища, я слезал с велосипеда, разминал намозоленный зад, пил воду (палило нещадно), делал фотографии и прикидывал трудозатраты: сколько крепких сильных работников требуется, чтобы вручную вырубить из мягкого камня фигуру весом в двадцать тонн, размером с грузовик, а затем перетащить её за 15 километров, опять же – используя только мускульную силу. Вдобавок громадную бригаду каменотёсов и инженеров следовало ежедневно кормить, обстирывать и поддерживать трудовой энтузиазм, то есть отдельная группа жрецов-агитаторов должна была регулярно напоминать, ради чего, собственно, люди должны надрываться, вместо того чтоб лежать на бережку под пальмами.