Эли Люксембург - Десятый голод

Много раз среди ночи случалось им вылетать во двор точно так же: скакали, кувыркались, поздравляли друг друга. А я их немедленно проверял. Как правило, лань моего рукоблудия, восторги их были ложными, питаемыми враньем и буйной фантазией арабских радиостанций, — хлопнули комара на Ближнем Востоке, а трезвонили про верблюда. Но если принимались крушить в медресе мебель, царапали лица себе и дырявили на себе одежду, мне все было ясно. Смывался потихонечку из медресе и шел к своим, в Чор-Минор. И там уже мы веселились: «Ну, ребе, как мы им всыпали?!»

Я включил своего «япошку». Мои станции были мертвы: глубокая все-таки ночь! Зато в арабских эфирах творилось черт-те что: пели отрывки из Корана, ругали мировой сионизм. Короче, та же неразбериха и суматоха, что и у нас во дворе… Я жадно шарил в эфире. Что же случилось все-таки? Перевел, помнится, рычажок на ультракороткие, и тут вломился ко мне Адам Массуди, преподаватель английского, он же инструктор по стрельбам. А еще короче — рука «руки», глаза и уши Хилала Дауда.

— Почему вы, Абдалла, раздеты? У меня, простите за выражение, яйца уже дымятся, а он себе в комнате прохлаждается!

Я вскочил немедленно на ноги, слишком нервно вскочил и тут же пожалел об этом: Адам учил нас выдержке и хладнокровию, присущим каждому разведчику даже перед лицом смерти.

— А что случилось, сеид Массуди? Что означают все эти вопли?

Последней беды моей лань, ко всем преподавателям в медресе мы обращались «сеид», что означает товарищ, ибо именно так обращался святой Ибн-Кудайд [47] Ибн-Кудайд — вождь суннитской общины Египта в X веке. к своим учителям, которые велели ему исполнять лишь угодное в глазах Аллаха и запрещали то, что заставляет Аллаха гневаться. Сеидами, лань моя, были для нас наставники по марксизму и современным революционным движениям, инструкторы по шифрам, вербовке и радиоделу, слежке и диверсиям. Сеидом, как вы понимаете, был и Хилал Дауд, всесильная «рука Москвы», инструктор по спорту якобы.

— Только что во всей международной обстановке произошли коренные, решительные перемены, — произнес Адам и умолк.

И сразу мне сделалось тошно. У него привычка была тянуть из людей душу — наглядный пример хладнокровия и выдержки, «присущих разведчику высокого класса». Будто сами мы это не знали, будто вчера явились на свет Божий!

Это он, кстати, Адам Массуди, пустил по гадюшнику крылатое выражение: «Если бы не было в медресе сиониста Абдаллы, его срочно пришлось бы выдумать!», поднявшее неожиданно мой престиж и обеспечившее полную безнаказанность самых сумасбродных моих поступков.

— Ради Аллаха, Адам, что случилось?

— Трагические, необратимые перемены…

Я понял, что дело дохлое, и плюхнулся на кровать, вырубил все еще воющий «сони», а всей своей позой как бы ему демонстрируя: «Хочешь выдержки и терпения — ради Аллаха, ради Аллаха! Яйца мои не дымятся, могу и ждать!»

— Возникшая неожиданно обстановка требует от нас максимального напряжения сил, взаимовыручки в первую очередь…

Золушка моей постели, вы угадали — это Адам Массуди, обладатель легендарной легенды.

Каждый раз, глядя на этого человека, я вспоминал Федечку, однокашника. Федечка этот чуть ли не до седьмого класса писал в постель, и вечно разило от него мочой. Его шпыняли, бедного, травили всем классом, и мне запомнилась на всю жизнь несчастная Федечкина мордашка: вечный испуг в глазах, вечная во всем виноватость… Это же приблизительно выражение было написано и на лице Адама, впору его легенде. И тут я становился всегда в тупик: по морде ли его сочинили ему легенду или же маску носил — артист высшего класса?

Служил он некогда в Африке вместе с Хилалом Даудом — в загранке. Что за легенда была у него тогда — этого вовек не узнать. Легенда же нынешняя, для внутреннего, как говорится, употребления, звучала следующим образом. Происходил Адам из армян-католиков, некогда учился в Москве, в Институте иностранных языков. В Москве же подпал под сильное влияние группы армянских националистов, тоже студентов. Получив диплом, уехал работать на край света, на Памир, ледник Федченко: сам туда попросился в распределительной комиссии. Прибыв на место, Адам поселился в сакле, усердно принялся обучать местных детишек английскому. Прожил он так тихо-мирно несколько лет, обучая своих «папуасиков» английскому, покуда не прибыл в один прекрасный день инспектор облоно верхом на яке, чтобы проведать «кадры академические»: зимы-то ведь долгие на леднике, зимы лютые, а вдруг в пищу употребили драгоценный английский кадр? И в класс пошел, послушать урок… Сел инспектор за парту, и тут же упал. О, ужас! Заместо английского весь честной народ лопотал по-армянски… Адама на месте же повязали и вниз сволокли. По ходу следствия подлец раскололся, выдал и всех остальных: дружки его по группе московской гнали ту же армянскую липу, схоронившись по всей огромной стране в глухих, таежных местах. Мошенник раскаялся полностью, страшно: настоял на том, чтобы ему сделали обрезание, и принял ислам, за что наказание вышло условным. Адам остался в медресе учить правоверных английскому, однако на смуглой, носатой роже его навечно застыла печать неискупимой вины перед советской властью… Настоящее имя — утеряно.