Миколас Слуцкис - Древо света

— Интересно, очень интересно. — Глаза дамы так и бегали следом за собаками.

— Помнишь, мама, у нашего прошлогоднего хозяина пятна по телу пошли? Как навалилась на него вся орава… Не боишься и этого милого старичка напугать? — Молодая, правда, озабочена была не столько старичком, сколько своим молчаливым супругом, глаза которого широко распахнулись, губы расползлись в беззвучной улыбке, точно при встрече со старыми знакомцами. Разве можно радоваться каким-то деревьям, словно людям? — Мама, Иоганнес лучше знает, что могут натворить наши собачки, если…

— Знает, все твой Иоганнес лучше всех знает! — нетерпеливо оборвала ее старшая, одним глазом следившая за тем, как Балюлис срывает груши, а другим за собаками. К ее серебряному шлему прицепился сухой яблоневый листик. — Одного не знает, как семье на хлеб заработать. Полагаю, и в его Эстонии не одним воздухом питаются. Перестаньте, Иоганнес, мучить животных!

— Во-первых, мамочка, никого он не мучает. Он гуманист. Во-вторых, его нельзя нервировать, он ведь пишет картину к выставке.

Внимание дочери, рассеиваемое обилием впечатлений, едва поспевало за мыслями мгновенно все схватывающей и направляющей разговор маменьки.

— Обрадовала! Повисит, повисит — и вернут, засиженную мухами.

— Мама! — жалобно укорила дочь.

— Вот, прошу, отведайте. — Балюлису удалось выискать в гуще листвы парочку груш. — Трясут, кому не лень, ежели собака не лает. — Он не переставал убеждать себя, что хозяйству необходим четвероногий сторож.

— Какая сладкая! — пропела старшая, запуская зубы в мякоть. — Вот, дети, берите пример со старого человека. Его супруге, думаю, не приходится жаловаться, что семье на хлеб не хватает.

— Мама, ну пожалуйста!..

— На, соси грушу и не порти мне нервы! — Мать сунула грушу дочери и направилась к зятю.

— Когда мне стоять у мольберта? Я ведь должен ваших собак выгуливать! — неожиданно огрызнулся длинноволосый. На тещу он не смотрел — на стволы деревьев, на сияющий в свете солнца клен.

— Браво! — захлопала та в ладоши. — Браво! Вот вам и молчальник. Вчера, кажется, ни слова по-литовски не знал, а тут — выгуливать , да еще как точно выговаривает! Твой муженек лучше нас знает, кто он такой.

— Давай будем уважать творческую личность, мама, и тогда, когда мы ее не понимаем.

— Слова, красивые слова! — пропели серебряные трубы, очаровавшие Балюлиса еще на базаре. — Прошу спустить собачек, не слушает. Посылаю выгуливать, гублю талант… Разве можно не любить таких собачек? Как вы думаете? Можно?

Последние слова были адресованы Балюлису.

— Я-то? Мне хорошо, мне годится, — ответил он, правда, не очень твердо, внезапно ощутив отсутствие Петронеле, по крайней мере, ее ворчания. Оно, конечно, собака — во как! — нужна, однако теперь боязно самолично решать, будто не только собаку, а всю семейку взвалить на себя собирается…

— Вот и хозяин просит, чтобы дал ты им побегать, — по-своему поняла ответ Балюлиса гостья.

— Конечно, если вы, мама, требуете, Иоганнес отпустит. Но за возможные последствия… — Дочка подскочила к муженьку, то ли усмиряющему собак, то ли ими самими усмиренному, и что-то шепнула ему на ухо. Он уж и сам хотел спустить взбудораженную запахами усадьбы свору, но тут увидел старуху. Туловище и ноги оставались в кухоньке, а голова — в дверном проеме. Пока она молчала, но губы дрожали, казалось, вот-вот сорвутся с лица.

Отшатнулась назад, дверь — хлоп! — закрылась, донеслось громыхание кастрюль и горшков.

— Что это с ней? — Дама смахнула с волос листик.

— Да не обращайте внимания, дорогие гости, — принялся успокаивать Балюлис. — Слышит плохо и от посторонних отвыкла. Всю жизнь в усадьбе проторчала, шагу отсюда не ступила. Заболит зуб, так она в поликлинику, что другие в Америку, собирается.

— И это в эпоху коммуникаций и информации? Счастливые люди! — вздохнула гостья, но ее вислые губы словно бы совсем другое выговаривали: господи, какие же еще дикари водятся!

— Счастливые? — Иоганнес не стал ждать, пока жена угадает и переведет его мысли. — Боюсь, недолго осталось им наслаждаться счастьем и покоем! Похоже, что мы скоро отравим их тишину, вырубим их деревья и кусты. Мы начнем, другие завершат! Мы ведь должны разрушить все, что хорошо, что красиво…

— Кончили свою декламацию, молодой человек? Тогда поехали! — Теща заторопилась к машине.

— А собачка, сударыня? Вы же обещали мне братца Негуса! — затрусил следом Балюлис.