Миколас Слуцкис - Древо света

Лауринас, удивленный тем, что жена не особенно ярится, тоже не полез на рожон.

— Около Бальгиса отдыхают. Не дождусь, сам съезжу.

— Лошадь прогоняешь, намучаешься — и чего ради?

— Да ради собаки. Ты же, оказывается, без нее жить не можешь!

— Не смеши людей. Мне тебя жалко. Без собаки ты, как без головы. И меня боишься. Пообещал, сговорился — вот и держи слово, нового позора на себя не навлекай!

— Ладно, не стану я из-за собаки убиваться. Передумает — и пускай.

— То-то и оно. А поехал бы сам, просить принялся — оскандалился бы. Глядишь, и цену бы набавили.

— Она и так полсотни запросила, куда уж выше!

— Полсотни в болото? Пенсия-то у тебя сколько?

— Породистая, мать. Весь базар завидовал.

— Ого, дороже поросенка! Может, ее шерсть прясть можно?

Петронеле расхохоталась, засмеялся и Лауринас, пятьдесят рублей для обоих были большие деньги, однако данное слово дороже.

— Лю-у-ди! Есть кто жи-и-вой? — кричали под окнами. Над усадьбой сияли звезды, лил свой пронзительный свет месяц, и все, что говорило о присутствии здесь людей — крыши строений, раскидистые яблони, — словно цепенело от этого крика и жалось к земле. — Какого черта? Вымерли все, что ли? Даже собака не тявкнет. И собаки не держите? Ни кошки, ни собаки? Ну и хозяева! — громыхал мужской голос, и по тону его, не только по словам становилось ясно, что не чужой он этому дому, многое о нем знает, больше, чем случайный путник.

Заскрипели засовы, распахнулось несколько дверей, в туман двора выкатился Лауринас в одном исподнем.

— Среди ночи. Как нежить какая. Ты, что ли, Пранас?

— Я, я, не дух с того света, — весело отозвался тот, кого назвали Пранасом, и Статкусам послышались в его голосе уже знакомые интонации Балюлене, только весело звучавшие. — Не ждали?

— Пранас, Пранюк… Как не ждать! Всегда ждем. Глаза проглядели… — Балюлис обмяк в больших руках сына.

— Среди ночи, как бродяга какой! Что ж ты, детка, письмо не мог отписать, телеграмму отбить? — сурово прервала объятия мужчин Петронеле, выползшая во двор с неизменной палкой в руке, накинув платок прямо на ночную рубашку. — Я бы хлебца испекла, пироги. Нечем и угостить!

— У тебя, мама, ума палата!

Сын подхватил упирающуюся Петронеле, оторвал от земли и закружил так, что вздулась даже бахрома платка. Кружился, держа ее в объятиях и не обращая внимания на крики и попреки, в которых явно проглядывали плохо скрытая тоска и желание, едва ли осознанные, чтобы этот миг не кончался. Наконец, задохнувшись от смеха и напряжения, аккуратно опустил мать на землю.

— Чего это стану я телеграммами вас оповещать? Рассчитывал засветло объявиться. «Москвич», будь он неладен, где ему вздумается, там и артачится.

— Так ты же новый купил, Пранюк! Отец же тебе на новый дал, — ловила Петронеле воздух губами и пальцами. — Это ж тот «Запорожец» на каждом шагу ломался. Неужто и «Москвичонок»?

— Машина не часики на руке, мама, — погладил ее по плечу сын. — И часы останавливаются, хотя и не грохаешь ими по камням. Новая машина тоже дает прикурить! Тем паче у жулика купленная.

— У жулика? — ужаснулась Петронеле. — Зачем же у жулика-то покупал? Не задаром же…

— Как узнать, мама, у кого покупаешь? Машина сверкает, костюм сверкает, слова сверкают… Покупаешь!

— Где же она, твоя машина? Что-то не видать! — ястребиные глаза Петронеле шарили по двору, проникали сквозь липы на дорогу.

— А под горушкой. Зачихала — и ни с места. Потому и кричу, зову, чтобы вы проснулись. Запрягай, батя, лошадь. Лошадь-то у тебя еще есть? Ведь ни дня без лошади не жил! Правда, нынче, пожалуй, лучше вам собаку держать. Мало ли кто забредет. Бродяг хватает. Хоть разбудит вовремя!.

— Дело говоришь, Пранас. Какая без пса жизнь? Мало ли что… — схватил наживку Лауринас, на такую помощь и не рассчитывавший.

— Что-то ты, старик, не ко времени язык распустил: невестка небось в машине от страха зубами стучит! — оборвала Петронеле. Казалось, она насквозь его видит. А Балюлис суетился, взмахивал от радости руками, не знал, за что и хвататься, коль скоро пожаловал такой долгожданный гость. Эх, денек бы, другой, и мог похвастаться собачкой. Не простой — фокстерьером!

— Лошадь? Я мигом… мигом… — он исчез в темноте. Где лошадь, издали чуял. За хлевом, среди вишен зафыркал Каштан.

— Квартирантов кликни. Может, придется твою клячу толкать, — мрачно пошутила Петронеле. К радости встречи примешалась горечь.

Статкусы не ожидали, пока их пригласят. Когда глаза привыкли, поздоровались с сыном хозяев. Блеклый свет луны высветил широкое, обросшее пышной бородой лицо, утыканный здоровыми зубами рот. В этом неверном свете, да еще под взволнованные возгласы стариков, Пранас был похож па старинного конокрада, не скрывающего своих намерений. И одновременно даже на расстоянии чувствовалось исходящее от него какое-то доброе тепло, примиряющее с довольно свирепой внешностью. Больше ничего Статкусы заметить не успели. Балюлис приволок Каштана, и все, за исключением Петронеле, отправились под гору.