Ведат Кокона - По волнам жизни

После патриотических песен наступал черед песен о любви. Запевал всегда юноша с приятным тенором, а подхватывали все. Как гармонично звучали мелодичные национальные песни среди живописной албанской природы! Слушая своих друзей, Исмаил удивлялся тому, как в Корче, недалеко от границы с Грецией, где вполне естественным было бы влияние греческих мелодий, албанская молодежь, вдохновленная патриотизмом героев Рилиндье, сумела сохранить в чистоте национальные мотивы и исполняла их с любовью и вдохновением. Здесь, среди зеленых массивов, гордо тянувшихся к ясному небу, Исмаил испытывал то же чувство, которое переполняло его сердце на скале Шкэмби-и-Кавайэс, когда он любовался синим бескрайним простором моря. Это была радость и гордость от сознания, что он — албанец, и Исмаил восхищенно подумал о том, как правдиво удалось Наиму воспеть прелесть албанской природы.

К вечеру, проведя весь день в горах, отдохнувшая и веселая компания возвращалась в город, чтобы снова прийти сюда через неделю.

Долгие прогулки с новыми друзьями открыли для Исмаила окрестности Корчи, величественные горы, покрытые дремучими лесами, и новый прекрасный уголок отчизны заставил полюбить ее еще сильней, чем прежде.

Шли годы. Исмаил должен был уже перейти в класс философии, где начиналась вторая часть программы на степень бакалавра. Теперь наконец подошло время прикрепить к околышу фуражки белую ленточку, отличавшую студентов последнего класса от семисот остальных лицеистов.

Радость, которую ощущали ребята, поступив в лицей и впервые надев лицейскую фуражку, с годами постепенно забылась. Мальчики выросли, и у них появились новые интересы и желания, новые радости.

Но перед выпуском, на последнем году обучения, когда над черным блестящим козырьком, на околыше с красно-черной ленточкой, красовалась серебристо-белая полоска студента класса философии, эта радость пробуждалась в них снова.

А с какой завистью смотрели на лицеистов в фуражках с серебристой ленточкой младшие классы! Ведь это означало, что они одолели первую часть труднейшей программы и диплом бакалавра у них уже почти что в кармане.

Как-то январским утром, в этот счастливый период своей лицейской жизни, Исмаил лежал в постели, не решаясь из-за холода высунуть нос из-под одеяла. Вдруг из самой глубины земли раздался страшный грохот, гул нарастал, точно гром. Дом сильно тряхнуло, он стал покачиваться из стороны в сторону. Потолок поплыл, поднимаясь и опускаясь, будто кусок колышимой ветром ткани. Створки двери покосились и стали похожими на пустой спичечный коробок, сдавленный пальцами. Оконные стекла ломались с дребезгом и треском. Землетрясение!

Как всякий человек, Исмаил страшно испугался землетрясения. Растерянный, дрожащий, он мигом, точно подброшенный пружиной, вскочил с постели. И бросился на улицу. Но не смог открыть дверь. Створки перекосились так, что их заклинило. Пол качался под ногами, стены грозили обвалиться.

Оглушенный раскатами подземного грома, напуганный непрерывными толчками, каждый раз сулившими смерть, Исмаил стоял с замирающим сердцем, в судорожном страхе ухватившись за дверную ручку. Он не знал, что делать. Наконец, через несколько секунд, показавшихся ему часами, все стихло. Двери заняли прежнее положение, и Исмаил, все еще не выпускавший дверной ручки, сумел их открыть и выйти на лестницу. Перепрыгивая через четыре ступеньки, он опрометью выскочил во двор, где уже стояли Тина, Ольга, Тель и новый жилец, снимавший ту комнату, где раньше жил Хайдар Адэми.

Старая Тина, закутанная в толстый черный платок с длинным ворсом, вся съежилась и дрожала от холода. Ольга, в наброшенном на плечи старом пальто, обхватила руками сына и стояла с ним под навесом у входа. В этот момент опять послышался грохот. Земля задрожала так, словно по улице неслись тысячи груженых машин.

— Землетрясение! Землетрясение!

— О боже, мой мальчик! — вскрикнула, замирая от страха, Ольга.

— Здесь опасно!

— Пошли на улицу!

— Куда?

— На улице тоже опасно!

— Стены рухнут и завалят нас.

— Пошли на бульвар.

— Да, это лучше, он широкий.

Землетрясению не было конца. Прекращаясь на несколько секунд, подземный грохот раздавался снова, сопровождаемый сильными, внушающими смертельный ужас толчками. Земля опять заходила под ногами, поплыла, угрожая провалиться.

Бульвар кишел людьми. Они повыскакивали сюда прямо с постелей — неодетые, растрепанные, заспанные. У почтенных матрон, обычно таких элегантных, привыкших подолгу сидеть перед зеркалом, прежде чем выйти из дома, вид был немыслимый: в ночных рубашках, лохматые, неумытые, с набрякшими веками, без пудры, помады и прочей косметики. Ну а если бы молодые люди, распевавшие корчинским красавицам (правда, под звуки гитары и мандолины, а не адского грохота) серенады при лунном свете, увидели тех, по ком вздыхали, они пережили бы горькие минуты. Но к их счастью, Купидон закрыл на всю эту сцену глаза — просто потому, что сам испугался землетрясения. И влюбленный, даже углядев в этом аду предмет своей любви, не обратил бы внимания на недостатки женской внешности.