Ведат Кокона - По волнам жизни

И вот наступил канун рождества. Хор лицеистов во главе с длинным широкоплечим Козмой в огромной черной шляпе, похожей на плывущий дирижабль, и огромных ботинках, скользивших по снегу, словно груженые баржи, ходил по дворам богатых домов. Хористы выстраивались у лестницы парадного входа. Маленьких пропускали вперед, высокие стояли сзади. Козма поднимал дирижерскую палочку — приготовиться. Потом опускал ее, и хор начинал петь. Сначала лицеисты пели медленно и очень тихо — пианиссимо. Затем звук нарастал, становился громче, сильнее, и наконец, будто расправив крылья, песня разливалась широко, победно и торжественно, отдаваясь эхом во всех концах двора:

Хозяева дома чинно стояли наверху, на лестничной площадке, и благоговейно слушали коляды о рождестве Христовом. Когда хористы замолкали, слуги обносили их ликером. Переходя из двора во двор в морозную декабрьскую ночь, лицеисты повсюду встречали ватаги колядующих ребятишек. Ряженые стучали деревянными молоточками в двери домов и пели:

Когда Исмаил подошел к дому Пандоры, у него перехватило дыхание, переступив же порог, он почувствовал такую дрожь в ногах, словно его трясла лихорадка.

Хористы разместились, как обычно, во дворе возле парадной лестницы, а все члены семьи, и среди них Пандора, заняли место наверху, на площадке. Исмаил, как младший лицеист, находился всегда в первом ряду и теперь, стоя на нижней ступеньке, мог разглядеть Пандору получше.

Ее голубое платье украшал накинутый сверху белый меховой жакет. На мех свободно падали волны эбеново-черных волос.

Милая улыбка скользила по полураскрытым губам, пряталась где-то в уголках, озаряя все лицо чуть ли не до мочек маленьких ушей, едва прикрытых легким локоном. В ушах сверкали, переливаясь, брильянтовые серьги. На тонкой шее, касаясь упругой груди, висел золотой крестик на изящной цепочке. А глаза Пандоры, излучавшие природное лукавство, постоянно перебегали с одного студента на другого.

Она их всех хорошо знала, не раз видела проходящими мимо ее ворот парами или поодиночке. Она их видела утром, едва поднявшись с постели и выглянув в окно, видела по дороге в колледж и возвращаясь домой к обеду. Видела и вечерами, пока с наступлением сумерек не закрывались на ночь ворота. Ее улица стала постоянным местом прогулок для молодых людей, обожавших стихи Ламартина и бесконечно счастливых, если девушка отвечала на их «добрый вечер».

Один лицеист даже куплет сочинил про эту улицу, на которой они износили столько пар ботинок и сапог.

Вот они перед ней, ее рабы, те, что ночами простаивают у ее окон, распевая под гитару или мандолину сладкозвучные баркаролы и серенады и изливая в них свою любовь и тоску. Были здесь и прошлогодние поклонники, были и новенькие, вроде Исмаила, совсем недавно пронзенные стрелою Купидона. Тех, что вышли из мальчишеского возраста, Пандора побаивалась: ее улыбка или ответное приветствие мало их устраивало. Они мечтали получать от нее ответные письма, просили о встрече и не уступали ей, как Исмаил, дорогу, сталкиваясь на занесенных снегом тропинках, а заставляли спасаться бегством по сугробам. Сверстники Исмаила вызывали у Пандоры гораздо больше симпатии, потому что ухаживали значительно скромнее. Они были счастливы уже тем, что, проходя мимо, осмеливались поднять на нее глаза, и даже заговаривать с ней не пытались. Она была их богиней, пери, сошедшей на землю. Самым отчаянным и дерзновенным считался у них тот, кто решался не только взглянуть на Пандору, но и сказать ей несколько слов.

Именно это и сделал Исмаил на следующий день после рождественской ночи.

Стоял погожий зимний день. Паломничество на улицу Пандоры продолжалось уже давно. Исмаила, как и других обожателей, ноги сами несли на заветное место, где он знал каждый ухаб и камень. Пандора стояла в воротах в том же меховом жакете, что был накинут накануне поверх голубого платья. Улица сверкала от искристого снега, согреваясь в солнечных лучах. Но Исмаила больше ослеплял белоснежный мех на прекрасной Пандоре. К счастью, на улице было пустынно. Никого, только Пандора. С бьющимся сердцем Исмаил быстро приближался. Его руки похолодели, стали ледяными. Рассчитав хорошенько свои шаги, он поднял глаза в тот момент, когда их разделяло около двух метров. Исмаил посмотрел на Пандору взглядом, в котором читалось страдание, и сказал срывающимся, каким-то чужим голосом: