Ведат Кокона - По волнам жизни

В один из таких погожих дней Тель посадил Манушате сзади на мотоцикл и прокатил по городу, показывая ей места, где проходили наиболее ожесточенные бои, в которых и он принимал участие вместе с партизанами своей роты. Он провез ее по Кавайской улице, где несколько дней назад разгорелась жестокая стычка. Рассказал ей, как противник, собрав все свои силы, пытался захватить позиции третьего батальона VIII бригады, чтобы обеспечить себе путь к отступлению. Вражеские пулеметы вели непрерывный огонь по дому, где засели партизаны, и куски камня и известки разлетались в стороны, вздымая облака пыли. Храбрые партизаны, прошедшие уже не один такой бой, закаленные в огнях сражений, не собирались сдавать своих позиций. Они поудобнее устроились у окон, готовые отразить любую атаку нацистов. Тяжелый пулемет, который они затащили на второй этаж, непрерывно обстреливал вражеские танки и броневики. Один партизан забрался наверх для наблюдения.

«Справа, товарищи, справа. Ручными гранатами — ползут два танка, обходят нас со стороны!» — кричал наблюдатель. Тогда группа партизан перебегала в комнаты с правой стороны и забрасывала гранатами гитлеровцев, пытавшихся прорваться по улице. Завязывался бой не на жизнь, а на смерть. Пули влетали в окна, решетили обшарпанные стены, и с них, как белый град, сыпалась на партизан штукатурка.

«Огонь, товарищи, гранатами!» — кричал командир третьей роты, и гранаты летели вниз на танки.

Видя, что противник не уступает, гитлеровцы установили две пушки в конце Кавайской улицы и стали обстреливать дом. Снаряды взрывались на крыше, пробивали стены, внутрь сыпались кирпичи, черепица, обломки бревен и стропил. Пламя охватило все здание. Тогда командир батальона приказал спуститься на второй этаж.

Пока вражеская артиллерия непрерывно вела огонь, танки и броневики приближались к дому все ближе. От густого едкого дыма спирало дыхание. Схватка становилась все кровопролитнее: вокруг дома и на улице валялись убитыми уже свыше шестидесяти немцев. Пламя все разгоралось. Слышался треск обрушивающихся балок, огонь все невыносимей лизал своими горячими языками. Сопротивление внутри дома стало невозможным. Командир батальона, выглянув из окна и оценив обстановку, приказал отступить к другим постройкам, в глубь улицы. Партизаны вышибли оконные рамы нижнего этажа и повыскакивали во двор. Вражеские танки непрерывно стреляли в них справа и слева. Здание было окружено озверевшими гитлеровцами почти со всех сторон. Командир третьей роты вместе с несколькими партизанами бросился к танку справа и засыпал его гранатами, прикрывая отход товарищей. Вновь завязался ожесточенный бой. Трое были ранены, их подхватили и оттащили в сторону, подальше от врага. Командир третьей роты отдавал непрерывные приказы: «Огонь, товарищи, гранатами!» В последние секунды, когда почти все уже вырвались из окружения, осколок артиллерийского снаряда, разорвавшегося во дворе, угодил в него. Он согнулся, один из бойцов успел подхватить его и спросил: «Вас ранило, товарищ командир?» Тот с трудом приоткрыл глаза, поднял руку и слабым голосом выкрикнул: «Смерть фашизму!»

Тель рассказывал подробно, не справляясь с волнением, и Манушате затаив дыхание слушала эту героическую быль об одном из подвигов Национально-освободительной армии, принесшей священную свободу албанскому народу.

Манушате была уверена, что в этой легендарной битве участвовал и ее любимый Тель, отважный боец освободительной армии, храбрый комиссар, о котором она наслышалась столько лестного от его товарищей, хотя сам он о себе ничего не рассказывал, всегда только о мужестве и героизме других. Это Манушате успела хорошо усвоить за неделю, проведенную ими вместе с момента встречи в освобожденной уже Тиране.

Свиделись они неожиданно. Для Манушате это была одна из тех фантастических встреч, о которых можно прочитать лишь в книгах, а в жизни они маловероятны. С первых дней ноября Манушате работала медицинской сестрой в госпитале, расположенном в освобожденной зоне Тираны. Как-то раз, спеша по длинному коридору в палату к одному из своих товарищей — тот был ранен в первые дни боев, — Тель столкнулся на пороге лицом к лицу с белокурой сестричкой. На мгновение он застыл, пригвожденный к месту ослепительным видением: эта красивая медсестра с белокурыми волосами, мерцавшими на белой кофточке точно снежинки, с нежным взглядом серо-зеленых миндалевидных, чуть сонливых глаз так разительно была похожа на девушку, по которой непрестанно тосковало его юношеское сердце — даже тогда, когда он сквозь метель карабкался по горным вершинам, — что ему показалось, будто ему снова грезится один из снов, сопровождавших его там, в горах, когда он с трудом пробивался сквозь глубокий снег, протаптывая тропу колонне, или же это та призрачная Манушате, которая однажды ночью облачком проникла к нему в душу. Не снится ли она ему снова — в белой кофточке, в этом ослепительно белом коридоре, с белокурыми волосами, рассыпавшимися по округлым плечам, — как пригрезилась ему тогда в белом свадебном платье, когда они с товарищами пробирались по снегу с окровавленными ногами? Но такой же изумленной и ошеломленной стояла перед ним и красавица медсестра, и ей казался прекрасным видением этот видный смуглый партизан в пилотке с красной звездой, сидящей чуть набекрень на вьющихся черных волосах, ведь и она много раз видела его во сне именно таким… Какое-то мгновение оба изумленно смотрели друг на друга, затем Манушате воскликнула «Тель!» и схватила его за руку, которую он протянул нерешительно, сомневаясь, наяву ли все это происходит. И только когда Манушате привычным движением поправила за ухом прядь, он понял, что это она и есть. А уж придя вечером по ее приглашению к ней домой, где его задержали на ужин, Тель по-настоящему уверовал, что все это явь. Хесма, словно любящая старшая сестра, приготовила ему баню, как тогда, когда он освободился из тюрьмы накануне Седьмого апреля. После ужина они засиделись допоздна, ведь столько событий надо было обсудить! Тель рассказал о некоторых эпизодах из национально-освободительной борьбы и затем с горечью и печалью вновь поведал о трагической смерти Софики и Гачо, которых он никогда не забудет. Этот мужественный партизан, столько испытавший, столько раз глядевший смерти в лицо, не мог без слез говорить об их гибели; печальное это воспоминание было грустной нотой в радостной атмосфере незабываемого вечера. Его оставили на ночь: Манушате уступила ему свою комнату, а сама легла с матерью и отцом.