Люси Кристофер - Взаперти

– Ты вся горишь, – сказал ты.

И подтянул закрепленный между деревьями брезент, пытаясь отгородиться от косо хлещущего дождя. Я ощутила на себе вес еще одного одеяла. Веки стали тяжелыми. Мне показалось, что я слышу гром, низкий рокот с неба. Ты приподнял мою голову и положил к себе на колени.

– Открой глаза, – сказал ты. – Будь со мной.

Я пыталась. Но казалось, что требуются усилия всех мышц, чтобы держать глаза хотя бы приоткрытыми. И все-таки я справлялась. Я видела над собой твое перевернутое лицо – твои губы над моими глазами, твои глаза над моими губами.

– Поговори со мной, – попросил ты.

Горло словно сдавили, как будто кожа распухла, превратив его в твердый комок плоти. Я вцепилась в твою руку.

– Тогда продолжай смотреть на меня, – сказал ты. – И слушать. – Ты взглянул на небо, проверяя, не меняется ли погода. – Это не настоящая гроза, а всего лишь результат другой грозы, которая идет ближе к побережью. Надеюсь, скоро она закончится.

Я нахмурилась, думая о том, что дождей в пустыне вообще не бывает. Ты разгадал выражение моего лица.

– Обычно не бывает, – подтвердил ты невнятно. – Только когда они нужны.

Ты всё говорил, а твое лицо расплывалось передо мной. Глаза будто плавали в круглом коричневом пруду. Я хватала воздух ртом, и в него попала еще одна капля дождя. Ты отвел мокрые волосы от моего лица.

– Я расскажу тебе одну историю. Расскажу тебе про дождь. – И ты влил мне в рот немного воды. Почти вся она выплеснулась обратно вместе с кашлем. Ты сам сделал глоток и продолжил. – Здесь дождь священный, – начал ты. – Гораздо желаннее денег или драгоценных камней. Дождь – это жизнь.

Ты прижал пальцы к моим вискам. Стало легче смотреть на тебя, легче держать глаза открытыми.

– Когда в здешних местах идет дождь, – продолжал ты, – он смешивается с песком, и появляются красные реки. Речные русла, которые месяцами оставались сухими, наполняются, по ним стремительно бежит кроваво-красная вода, оставляя прожилки в песке… творя новую жизнь. Как будто эти места снова оживают, и их жизнь, как кровь, вливается во всё, что здесь есть.

Ты высунул руку из-под брезента, подставил под дождь, потом приложил к земле. А когда снова показал мне, она была вся в красной глине. Ты погладил меня по лбу, по щекам, провел пальцами по губам. Я чувствовала, как песчинки липнут к моей коже, как от них пахнет железом, землей и дождевой водой. Почему-то это помогало мне оставаться в сознании.

– Когда здесь идет дождь, – снова заговорил ты, – животные, которых никто не видел месяцами, а иногда и годами, выползают из-под земли. Растения пробиваются сквозь песок. Корни разрастаются.

Твои пальцы касались моих горячих щек. Я чувствовала, как ты задеваешь кожу короткими ногтями, постукиваешь по ней, как дождь, не даешь мне провалиться в забытье. В следующий раз ты заговорил шепотом. Мне пришлось напрячь слух, чтобы различить твои слова, прежде чем их заглушит барабанный бой ливня.

– Есть один обычай, связанный с дождем, – сказал ты. – Женщины танцуют, плещутся у берегов красных рек. И в танце кровь струится по их ногам… и дождевая кровь, и их собственная. Не только земля истекает здесь кровью… но и мы тоже.

Твои пальцы скользнули ниже, задели мои губы. У них был соленый привкус. Песчинка попала мне в рот. Ты разровнял мазки красной глины на моей шее и ключице, втирая ее в кожу. Капля упала мне на лоб, и вдруг почудилось, что она принесла с собой красную глину, скатившись по щеке. Самой себе я казалась тем истекающим кровью деревом, которое увидела, заблудившись в дюнах, – деревом с потеками рубинового сока на моей коже.

Опять вдалеке послышался рокот, словно где-то разверзлась земля. Ты быстро повернулся на звук. Бросил взгляд на брезент, убедился, что он надежно закреплен.

– Так что, как видишь, – продолжал ты вполголоса, – дождь для пустыни – способ измениться. Для всего, что есть вокруг нас: растения разрастаются, насекомые спариваются… всё снова живет.

Твое лицо расплывалось, кружило в водовороте. Ты рассказывал что-то еще, но я уже не разбирала слов. Твои губы шевелились, как гусеницы. А я ускользала, кожа моя стала тяжелой и распухшей, как у личинки, тупая боль блуждала по мышцам. Мне нужен был дождь, чтобы он оживил и меня.

Потом ты снова переложил меня на стол, привязал бинтами и веревкой. Боль скручивала внутренности, словно кто-то сгреб в кулак мой желудок и теперь выворачивал его.

– Открой глаза, – повторял ты. – Открой.