Стефани Стори - Камень Дуччо

– Я очень, очень хочу написать вас, – из последних сил прошептал он, судорожно вздохнул и погрузился в непроглядную тьму.

Раздался резкий стук в дверь.

Микеланджело вскинул голову. Уже много месяцев провел он здесь, в своем сарайчике наедине с Давидом. А теперь пришло время принимать первых посетителей. Борода и волосы Микеланджело сильно отросли и пребывали в беспорядке. И чувствовал он себя под стать внешнему виду: как злой пастуший пес, ревниво охраняющий свое стадо от волчьих набегов.

– Открой! – послышался из-за двери голос Граначчи. – Mi amico, друг мой, мы здесь. – Дверная ручка задергалась, но дверь была заперта.

Люди из Управы и старшины цеха шерстяников потребовали приватного осмотра статуи. Если они решат, что он недостаточно продвинулся, в их власти отобрать у него заказ. Однако он не мог отказать им в их законном требовании. В конце концов, мрамор принадлежал Собору. В этом кроется самая тяжелая составляющая творчества: вечно приходится держать ответ перед теми, кто тебе платит за твое искусство.

Тяжелые капли забарабанили по крыше его убежища. Нельзя оставлять важных особ, нагрянувших к нему, мокнуть под проливным дождем. Он обязан открыть дверь и пригласить их. Но ноги не слушались.

Еще один удар с треском обрушился на деревянную дверь. Микеланджело знал, что со стороны он выглядит сильным и уверенным. Еще бы, рубить и резать мрамор – суровый труд, который ближе к изнурительной тяжелой поденщине, чем к трепетному искусству. Неудивительно, что мускулы у него крепкие и рельефные. А от вездесущей мраморной пыли, которая забивается в рот и нос, его постоянно подташнивает, поэтому он почти ничего не ест. Он сильно похудел, окреп, тело приобрело ту самую резкость очертаний и точеные линии, которые так восхищают его в статуях времен Древнего Рима. Но, несмотря на внешние силу и крепость, в душе он не ощущал себя таковым. Он не был готов показать свою работу. Пока не готов. Он уже многое сделал, снял лишние слои мрамора и обнажил скрытую в нем фигуру Давида. И все же Давид еще дремал, не подавал голоса. Что, если важные господа почувствуют это? Увидят, что его Давид так и не наполнился жизнью? Вдруг они поднимут его на смех, осыплют насмешками или уволят, посчитав заурядным любителем?

– Открывай дверь! – загремел снаружи чей-то голос. – Это архиепископ!

Микеланджело не мог оставить под ливнем архиепископа кафедрального собора Флоренции. На негнущихся ногах он проковылял ко входу, отомкнул замок и рывком распахнул дверь. Несколько уважаемых персон стояли там под беспощадным натиском дождя и ветра: Граначчи, сурово насупленный архиепископ, Джузеппе Вителли, двое старшин цеха шерстяников, а еще Пьетро Перуджино и Сандро Боттичелли. Внутренности Микеланджело скрутило, как от спазма. Вот уж кого он меньше всего желал видеть, так это собратьев-художников. Его камень еще не готов для придирчивого осмотра их зорких, все понимающих глаз. Микеланджело вышел за порог и захлопнул за собой дверь.

– Вам туда нельзя.

– Микеланджело! – Граначчи протестующе воздел руки.

Небо прорезал ослепительный зигзаг молнии.

– Пропустите! – велел архиепископ. От долгого ожидания под проливным дождем его седая борода обвисла и походила теперь на спутанную шерсть промокшего осла.

– Камень не готов. Пока. Он требует еще очень большой работы. Вы должны сейчас уйти, а вернуться позже, на следующей…

– Stronzate! – Джузеппе Вителли пробормотал еще несколько ругательств и за спиной Микеланджело протиснулся ко входу. Остальные последовали за ним, и Микеланджело отступил. Проходя мимо него, Боттичелли ободряюще улыбнулся ему, а Перуджино в приветствии приподнял шляпу, и струи дождевой воды стекли с нее прямо на заляпанные рабочие башмаки Микеланджело.

Опустив в смущении глаза, Микеланджело увидел переступающие порог щегольские бордово-розовые туфли на толстой подошве и рядом с ними – изящную, инкрустированную бирюзой трость. Он перевел взгляд выше – на чулки в шашечку, фиалкового цвета панталоны, жакет с длинными рукавами и фалдами и розовый, изящного покроя камзол. В отличие от спутников, Леонардо, кажется, был вполне доволен погодой. Капли воды весело отскакивали от его розовой шляпы, разбиваясь на мелкие кристаллики. На щеке его алел глубокий порез, под глазом багровел синяк, и Микеланджело с раздражением отметил, что на фоне этих ран глаза Леонардо сияли еще ярче.