Стефани Стори - Камень Дуччо

Та же смесь восторга и тревоги, которая затопила при этом известии город, бурлила и в жилах Микеланджело. Вооружившись куском пемзы, он день и ночь полировал мраморного Давида. Как будто слой высохшей кожи с тела, пемза медленно, но верно стирала малейшие неровности с поверхности мрамора, придавая ему ослепительный блеск.

Одним весенним днем, теплым и ясным, солнце светило так ярко, что лучи его пробрались в убежище Микеланджело, где он только что закончил наводить блеск на пятку левой ноги Давида. Часами напролет он полировал легкие волнистости на мочке каждого уха, каждый локоть, каждую проступающую сквозь кожу жилку, а с особенным тщанием – впадинки между пальцев ног. На темечке Давида он намеренно оставил лоскуток неошлифованного мрамора. Потом, в будущем, увидев его статую, люди, чего доброго, подумают, что это совершенство свалилось прямиком с небес, созданное десницей самого Господа Бога. И этот неотшлифованный фрагмент, выделяющийся на полированной поверхности словно заплатка, докажет им, что статую вызвали к жизни из реальной глыбы мрамора руки реального человека.

Микеланджело посмотрел на свои пальцы: они снова кровоточили и покрылись волдырями. Оттого что он месяцами держал то пемзу, то наждачную бумагу, руки его скручивали постоянные судороги. По тыльной стороне левой ладони протянулся глубокий порез, ноготь на правой руке сломан и наполовину сошел, кожица на его месте воспалилась и побагровела. Наверное, его руки никогда уже не будут выглядеть как раньше, да и зрение от долгой работы в полумраке сарайчика уже начало затуманиваться.

Микеланджело сел на пол перед статуей и вытянул ноги. В ушах шумело от абсолютной тишины, руки и ноги будто разом отяжелели, освободившись от инструментов. Такое же чувство охватило его, когда он завершил Пьету, но на сей раз оно было значительно сильнее. Неподвижность эхом отдавалась в груди, как тысячеголосый шум толпы.

Микеланджело лег на спину, любуясь своим гигантом. Давид и правда выглядел изумительно. Линии его тела плавно перетекали от макушки до пальцев ног, мускулы то напрягались, то дрожали, как мелодия песни; лицо же было, без сомнения, лицом настоящего мужчины, осознающего свою силу, решимость и страх. Наконец-то, после двух с половиной лет и тысяч часов одержимого труда, камень оправдал его ожидания.

– Она закончена, – с улыбкой сказал Микеланджело.

Но эйфория длилась не дольше мгновения. Уже более двух лет в его голове крутилась одна проблема. Он все надеялся, что она разрешится как-нибудь сама собой, однако этого не произошло. Теперь же решение вопроса откладывать было некуда.

В обязанности скульптора входила доставка его произведения на постоянное место и установка его на пьедестал. Пока это не сделано, работа не считалась законченной. В данном случае – по просьбе самого Микеланджело – выбранное для Давида место на площади Синьории располагалось в двух тысячах шагов от мастерской.

Чтобы поднять на торец камень Дуччо, пролежавший полсотни лет на земле, потребовалась помощь дюжины крепких мужчин. Микеланджело не представлял, как сумеет сдвинуть Давида хотя бы на шаг, не говоря уж о двух тысячах шагов, да еще по узким неровным улочкам. Он вспоминал историю древнегреческой статуи с острова Наксос, провозглашенной величайшим шедевром всех времен. При перемещении к пьедесталу у нее откололась нога, а ведь ее всего лишь спускали с невысокого, пологого, поросшего мягкой травой холма. В результате статую оттащили на каменоломню, поскольку из-за отколотой ноги она утратила право называться шедевром и превратилась в бросовый камень. Такая же участь ожидала и его Давида, если Микеланджело не придумает, как невозможное превратить в возможное.

Прищурившись, Леонардо вглядывался в противоположный берег Арно. Новое русло, которое примет воды реки, когда ее перекроет плотина, было готово; рабочие много месяцев подряд углубляли и расчищали его, а берега укрепляли камнями. Теперь они возводили плотину, которая повернет течение Арно в канал. В него уже просачивалась вода из реки. Леонардо любил наблюдать за тем, как нечто умозрительное, порожденное его воображением, приобретало реальные очертания, воплощаясь в жизнь. Он как будто выворачивал наружу свое сознание, представляя его глазам всего мира.

– Мы взяли хороший темп, и к концу весны все будет готово. – Черные курчавые усы Коломбино подчеркивали его широкую улыбку, а дряблый живот совсем не вязался с сильными мускулистыми руками. У него было пятеро детей, и иногда Леонардо казалось, что Коломбино и с ним обращается как с одним из своих отпрысков.