Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

— Здравствуй, голова, ты теперь лежишь на острове, ты легкая и прозрачная. Здравствуйте, плечи, как вы? Я — голова, нам надо спать. Не забудьте оба — нельзя поворачивать меня на бок, сгибать ноги в коленях, особенно ту… здравствуй, моя левая нога.

— Здравствуй!

— Здравствуй, моя правая нога!

— Здравствуй, ты кто?

— Я???

— Я не твоя нога, я нога Л. А.

— Как так?

— А так.

— Нет, постой!

Я опять кричу и вываливаюсь из земляной воронки. Ночь сдвинулась к утру на пятнадцать минут. Теперь я боюсь спать. Больше не пытаюсь. Ноги сгибаются в коленях и дергают чем-то колким и горячим прямо в тот момент, когда я начинаю засыпать. Мне обидно и одиноко. Я зову на помощь Л. А. (а баба Зина зовет бога и маму), мне хочется, чтобы он как-то сообщил правой ноге, что она моя, и отрезал то, что колется, но его нет. Я вижу, как он дома, наконец, забыл о своем острове, и перестаю его звать, попрошу утром поговорить с ногой. Или просто феназепам на ночь?

Я слушаю через наушники «Шагреневую кожу» — можно загадывать желания. Мне бы хотелось, чтобы перестало быть так жарко. Я сбросила одеяло, осталась под пляжной простыней и моментально замерзла. Натянула одеяло обратно — жарко, нужно сбрасывать, прикладывать ко лбу холодную бутылку с подоконника, чтобы он не горел. Хорошо, что мы разлили воду по маленьким емкостям и оставили их у оконной рамы. Тело никак не определится, приходится терпеть и ждать, пока все закончится. Ночь закончится, жар и холод.

А пока я не сгибаю ноги в коленях, не поворачиваюсь на бок, я тяну на себя голеностоп — надо как-то занять ночь.

Надо не сойти с ума, потому что очень хочется встать и походить. Так хочется выпрыгнуть из кровати, что становится больно. Где именно, я не понимаю. И хотя подо мной, наконец, исчезла кроватная дыра, я не могу понять свое русалочье тело. Я злюсь, что не могу спать, так бы ночь утекла побыстрее. Что такое привычное тело стало чужим и мучает меня своим нытьем. Я сдаюсь и временами сажусь на кровати, чтобы отдохнуть от боли, устать, взять воду, высмотреть в темноте синицу, не плакать, сбросить одеяло, накинуть одеяло, лечь виском на холодную бутылку и дождаться утра.

В три часа я поняла, что умираю. Щупаю появившуюся себя — мочевой пузырь надувается, катетер не видно и повсюду больно. Промаявшись какое-то время (я не хочу никого будить, мне стыдно), я решаю напрячься, может, там в трубочке пробка, как в батареях — но я теперь все чувствую, и я понимаю, что простынь влажная. Я думаю. Наверное, нужно позвать медсестру. Там, на стене, такая смешная штучка с надписью на английском языке. Я знаю, как по-английски медсестра. А вот старушки? Я оглядываюсь и вижу, что кровать почему-то отодвинута от стены. Дотянуться до смешной штучки нереально. Как теперь быть? Буду ждать утра. Я опускаюсь и вытягиваюсь на кровати — больно. Можно было бы потерпеть, встать утром и пойти в туалет (или встать сейчас?). Под рукой ноет и надувается. Путем каких-то странных самоуговоров я наконец решаюсь и смотрю в противоположную сторону, там, у стены, — Вера Ивановна, она не спит, я чувствую.

Она зовет сестер. Утро покачнулось и упало за горизонт, для него еще рано, а мне сняли катетер. Под меня стелют пеленку. Встать не разрешили.

Я лежу с повязкой на глазах. Мне ничего не видно. Спрашиваю, когда снимут повязку. Утром. А как жить до утра? Мне говорят, что если я буду трогать руками повязку, меня привяжут. Плакать нельзя. Вставать нельзя. Я не понимаю, как ходить в туалет. В послеоперационной палате шесть человек. Всех сегодня прооперировали. Среди нас — мама с восьмимесячным ребенком. Она за нами ухаживает. Подходит ко мне.

— Ты в туалет не хочешь?

— Нет.

Но я хочу. Как же это сделать, если нельзя вставать?

Наступает ночь. Я слышу, как все засыпают. Они спят! Стонет какая-то девочка. Включают свет. Я спрашиваю:

— Свет включили?

— Да, — отвечает кто-то, — она в туалет ходила?

— Нет, — отвечает мама младенца.

— А выключите свет — тяжело со светом, — прошу я.

— Сейчас укол сделаем и выключим, — отвечает кто-то.

Свет выключают, стонавшая девочка умолкает.

Я хочу в туалет.

— А до утра далеко? Сколько времени?

— Два часа, а утро в восемь, — говорит мама ребенка, — ты в туалет хочешь?

Я молчу. Чужая мама мне объясняет, что принесет какую-то утку, что это не стыдно. Я не верю, я не хочу утку, я хочу встать и пойти сама. Под меня всовывается что-то холодное.