Ноэль Наварро - Современная кубинская повесть

Иньиго снился сон, будто тот седой ему говорит: «Соединенные Штаты — не такая уж большая страна, нам двоим там будет тесно. Почему ты не возвращаешься назад?»

И еще ему приснилось, что с ним случился солнечный удар.

Но вот понемногу люди начинают различать свои руки, а потом и лица спутников.

— Глядите! — вскричала молодая женщина.

Глаза всех устремляются в направлении ее взгляда, но только рыбак делает шаг вперед. Там, где сидела старуха, — пусто. Воцаряется молчание.

— Не может быть! — говорит Орбач. — Мы же еще вечером…

— Она упала в воду, — говорит Гаспар.

Темные фигуры наклоняются через борт, смотрят, ищут в черноте моря. Лодка делает крен, и все быстро отваливаются, пригибаются, усаживаясь попрочнее. Ничего не видно. Слишком поздно.

— Как она могла упасть? — с недоумением спрашивает Габриэль. Никто не отвечает.

— Мы ничего не слышали. Я… я, наверно, уснул. И никто не слышал?

Никто ничего не слышал. Никто ничего не видел. Да, море поглотило ее, думают они. Но как это случилось? Если она вывалилась во сне, когда лодку качнуло, удар о воду должен был ее разбудить. А тогда — могла ли она так быстро пойти ко дну, чтобы даже не закричать, не взмахнуть руками, не произвести какой-то шум, хоть самый незначительный? Как странно!

Все переглядываются, но молчат.

Разве что… Почему-то все сразу, будто сговорясь, поворачиваются к Иньиго. А тот, почувствовав на себе их взгляды, инстинктивно подается назад.

— Вы что думаете? Нечего на меня глазеть, это не я, не я…

Однако все продолжают молча смотреть на него.

— Ты только и знал, что издеваться над ней. Над такой жалкой старухой, — говорит Гарсиа.

— Не понимаю, почему ее взяли, — недоумевает Орбач. — Такой старой нечего было…

— Кого не надо было брать, так это его… — продолжает Гарсиа.

Иньиго с ненавистью на него уставился. Он на всех смотрит с ненавистью.

— А вот мы возьмем и теперь тебя выбросим, — говорит Гарсиа, и взгляд у него блуждающий, полубезумный.

— Коли найдется среди вас такой храбрец, давай подходи, — хорохорится Иньиго.

— Вы что, рехнулись? — восклицает рыбак. — Я вам одно скажу: доиграетесь до того, что нас всех схватят. Где мы, я не знаю… Может статься… да, может статься, берег совсем близко… Кубинский берег.

Все взгляды обращаются к нему — глаза вытаращены, руки будто хватают что-то в воздухе, рты приоткрыты.

— Ты что мелешь, старик? Это ты рехнулся!

Рыбак опускает голову, он явно трусит.

— Наверно, мы все время кружили, — тихо произносит он, — кружили на одном месте. Да почем я знаю! Вам не понять, что это за штука — море, да еще без компаса, вслепую.

Опять тишина. Ожидание, полное тревоги. О старухе и негре уже забыли. Все озираются по сторонам, стараясь уловить на горизонте проблеск надежды, спасение от грозных, неведомых бед…

Почему он скрылся, обставив дело так, будто уехал за границу? Обманул Луису, собственную жену. Габриэль вспоминал ее слова, когда она пришла просить его вступиться за ее сына. «Увез драгоценности… Он во всем виноват». А теперь… Хайме дня три небрит, в темных очках, видимо, старается изменить наружность.

«Он крутит баранку, мчится на третьей скорости по мокрым улицам. Я сижу на заднем сиденье старенького «форда», вижу его затылок.

— Сперва я тебя не понимал, Габриэль, — сказал Хайме. — Ты же держался в стороне. Я даже думал, что ты…

— У меня были свои соображения. Я надеялся, что это рухнет само, без насильственных действий.

— А не кажется ли тебе, что все нарастало постепенно, что было какое-то долгое брожение? Мне вдруг вспомнились крестины, бдения возле покойника, словом, прежняя наша жизнь, о которой со слезами говорит тетушка Берта, полагающая, что все это уже только «прошлое».

— О, мы тогда много фантазировали, Хайме. По существу, мы не были готовы.

Хайме пересек широкий проспект и свернул на узкую улочку, всю в рытвинах.

— Да, жить и не думать — невозможно, черт побери, — сказал он. — «Надо найти способ покончить с этим», — говорил я себе. Конечно, это вроде землетрясения, но ведь и землетрясение когда-нибудь прекращается.

Потом мы вместе с Хайме ходили на уроки фехтования и французского, и он меня научил «игре»: была у них четырнадцатилетняя служанка, она оставляла дверь комнатки для прислуги открытой, и «сеньорито» входил к ней. А мне он дал ключ от соседней комнаты, чтобы я наблюдал в замочную скважину.

— Что ты сказал? А, Флоренсия? Ну, ты знаешь, кем она потом стала? Вот была потеха, мой мальчик! Однажды я спросил, почему она мне отдалась, и она в ответ (тут Хайме заговорил тонким голоском, подражая Флоренсии): «Все девушки так делают». Потом я ее рассчитал. Не хотел осложнений. А как-то меня вдруг разобрало, и я ее отыскал и устроил в одном «доме». Понимаешь? Только она мне скоро надоела. Однажды я увидел ее там с каким-то типом и сделал вид, будто незнаком. И поверишь ли, она не только не была благодарна, но еще стала меня оскорблять! Такая наглость!