Татьяна Беспалова - Похищение Европы

Через неделю, когда кончились запасы провизии, а чтение хадисов имама Абу Дауда никак не могло утолить голод, но, напротив, распаляло излишние страсти, Затычка задумался о смене места дислокации. Его подначивали и христиане. Эти, по обыкновению, требовали денег.

— Видимо, эти люди собирались жить вечно, — ворчал Ибрагим Абдула. — На что им деньги?

Развязку приблизил очередной налёт. Его следствием явилось разрушение линии электропередач. В тот же день в мёртвый район перестала подаваться вода. Подбородки и щеки христиан начали обрастать волосами, что значительно увеличило их гнев. Затычка потерял связь с резидентом ан-Нусры в Халебе. Раненные йеменцы перестали вопить. Их тела пожирала горячка. Запах гниющий плоти, мочи и фекалий расползался по убежищу. Всё эти обстоятельства подтолкнули командира к принятию решения о смене места дислокации. Дождавшись затишья, они с немалым трудом разгребли выезд из подвала. Технику выводили осторожно, тревожно всматриваясь в пропыленные небеса. Прощаясь с опостылевшим убежищем, Шурали собственным глазами видел, как Фархат дорезал раненных. Они покинули подвал, оставив тела умерших мучительной смертью йеменцев без должного упокоения.

Затычка сидел на броне. Он подсвечивал схему городских улиц фонариком мобильного телефона. Шурали достал из кармана свой «Нокиа». В этом районе сигнал сети был довольно сильный, но кому позвонишь из такого места? В Сирии у Шурали ни знакомых, ни родни — все, кого он знает, сидят сейчас на броне, но ещё большее число его знакомцев похоронены без вести в каменистой степи между землями курдов и Халебом. Шурали попытался выйти в интернет. Твиттер загрузился быстро, но читать было трудно. Броня подпрыгивала на ухабах. Совершая повороты, водитель совсем не заботился о комфорте пассажиров, которым приходилось хвататься за выступающие части брони и друг за друга, чтобы не свалиться.

Халеб умирал. Среди руин тут и там можно было разглядеть запыленные и обгоревшие останки чьего-то благополучия: чугунную ванну, искореженное фортепиано, лоскутья ковров, части деревянной мебели, потрескавшиеся рамы и зеркала. Обезображенный тяжелыми снарядами, обожженный «адским огнём», город встречал своих завоевателей оранжевыми цветами уличных костров, вонью горелого пластика и непрекращающейся канонадой. Они слышали уханье минных разрывов, треск очередей, грохот разрывов «адского огня», шелест щебня под гусеницами брони. Разгуливая по разрушенным кварталам, война стенала и бранилась на все голоса. Какофония спонтанных стычек утихала лишь глубокой ночью, и то ненадолго. Пять дней они скитались по лабиринтам Халеба, разрушающим своими хитросплетениями все представления о школьной геометрии. Они видели относительно свежие кварталы Старого города. Стены домов там были плотно изрисованы сирийской государственной символикой. Видимо, местное население всё ещё желало демонстрировать верность Сирии. Да и линию фронта надо же как-то обозначить. Черные знамена повстанческих бригад перемежались трехцветными полотнищами Сирийской республики. Как тут понять, где свои, где чужие? Да и стоило ли разбираться в таких ничтожных мелочах там, где все воюют со всеми?

Затычка искал подходящую позицию. Командир не имел обыкновения посвящать рядовых бойцов в свои тактические замыслы. Он частенько пренебрегал и указаниями высшего руководства ан-Нусры, но бригада пока оставалась сплоченной — неведомо как, неведомо откуда Затычке удавалось добывать требуемые суммы. Он вовремя и щедро расплачивался с европейцами. Эти нипочем не стали бы воевать без оплаты. Незначительная задержка в выплатах грозила бунтом и последующим развалом бригады. Бледнолицых и курносых, скребущих подбородки и щеки одноразовыми лезвиями Gillette, едва ли набралось бы в бригаде и половины. Другие же — диковатые сыновья башмачников и пастухов с йеменских нагорий, бежавшие от армии саудовских шейхов, Юсуфзаи [12] Одно из пуштунских племен. из северного Пешавара, Гурани [13] Одно из курдских племен. из Керманшаха, сирийские арабы, прочие обвыкшиеся с войной твари — воевали руководствуясь совсем иными мотивами. Некоторые из них являлись ретивыми фанатиками, иным же просто податься было некуда. Мотивы большинства для Шурали оставались темны. Деньги, конечно же, любили все, но европейцы больше других ценили так называемую «финансовую дисциплину».

Связником с главным казначеем ан-Нусры являлся водитель БМП, тот самый лихач, что сидел сейчас под броней, длиннобородый, тощий, молчаливый Джафар аль-Налами по кличке Джин. Джафар обладал завидной способностью сказочного дэва исчезать и возникать вновь с бесшумной и обескураживающей внезапностью. Отлучки его не подчинялись какому-либо графику, но неизменным следствием их всегда было появление денег — зеленоватых, аккуратно нарезанных бумажек с портретами англосаксов и иудеев. Европейцы и канадцы любили эти бумажки больше портретов распятого, больше живущих за морями родичей, больше собственного оружия. Зеленоватые прямоугольники из плотной бумаги являлись чудодейственным снадобьем, кальяном успокоительным, даровавшим сплочённость и спокойствие в боях. На подступах к Халебу отлучки Джафара аль-Налами прекратились, но возмущения в рядах бригады не произошло. Все ожидали богатой добычи.