Петр Шабах - Вода с сиропом

Они остановились перед кинотеатром. Накрапывал дождь, и Андулка серьезно посмотрела на парня, будто вопрошая: «И что дальше?» Парень пытался еще несколько минут продержаться в атмосфере фильма, вспоминал некоторые эпизоды, но под этим взглядом почувствовал себя паяцем. Дождь, капавший ему на голову, обнажил ранние залысины. Андулка сосредоточенно их рассматривала, и ему казалось, что она разглядывает рога у него на голове. Нет ничего хуже, когда человек, болтая с вами, смотрит куда-то выше вашей головы.

Потом Андулка не выдержала и попыталась эти залысины немного замаскировать волосами. Парень сразу это понял и окончательно скис. В общем, он так и остался стоять, как идиот, с кое-как прикрытой плешью, а Андулка была уже далеко, напевая грустную мелодию. Вскоре, однако, что-то вспомнив, опять прыснула от смеха.

Эти неожиданные перепады настроения у нее остались до сих пор. Как и глаза, которые, кажется, вопрошают: «И что дальше?»

В ту пору она перестала быть Андулкой.

Я сразу же узнал эти карие загадочные глаза. Когда компания начала расходиться, я на автопилоте пошел за этим взглядом. Я рассказывал ей что-то, кажется, очень веселое, а сам покачивался. Но меня это не смущало, даже наоборот: тогда я думал, что если парень покачивается и что-то громко говорит, то это выглядит сексуально. Только с годами понял, что так и останусь «тем уродом», сколько ни старайся.

Она молча шла рядом со мной и уже в те минуты серьезно размышляла, как ей со мной будет тяжело в жизни и сколько понадобится сил, чтобы сделать из меня человека.

Естественно, тогда я об этом даже не догадывался. Как можно было догадаться?

Просто однажды я вышел из дома как свободный человек, чтобы уже никогда таковым не вернуться. Это была классика. Сначала я даже не понимал смысла всех ее действий, но со временем до меня стало доходить. Нельзя было не заметить такого количества симптомов.

Например, я заходился икотой от какой-нибудь шутки, а А. сжимала мне руку, что означало «не позорься».

Перед домом я сделал попытку ее поцеловать. Она позволила, после чего ее взгляд остановился где-то на уровне моей шеи.

— У тебя оторвалась пуговица, — сказала она деловым тоном, — завтра я тебе ее пришью.

Из чего я понял, что завтра мы все же увидимся, но не более того. Мне, наверное, стоило уделять больше внимания этим мелким знакам. Может, я просто не хотел?

На следующий день я пришел в назначенное место. А. тоже пришла, только прихватила с собой какого-то друга, попавшегося ей по дороге. Так что на собственном свидании я оказался стопроцентным кретином. Они болтали обо всем на свете, а на моем лице было выражение идола с острова Пасхи.

Того идола в моем лице они таскали по улицам до самой пивной, где мне таки выпало сыграть эпизодическую роль. Ее друг вообще не понимал, что это мое свидание. Лишь к концу вечера он стал волноваться больше, чем я. Видимо, он вообразил, что такой приятный день мог бы плавно перетечь в эротические сумерки, но А. вдруг сказала: «ну, нам пора», — и взяла меня за руку. Чувак пару минут находился в полной прострации, не зная, в каком направлении ему податься.

Перед домом я поцеловал А., и она, зевнув, сказала: «Завтра». Я уже понимал, что это значит.

На другой день она пришила мне в парке пуговицу, посмеялась над своей работой (не надо мной) и поправила мне воротник. То был очень важный момент. Как только она отпустила мой воротник, мне следовало немедленно вскочить в первый попавшийся трамвай, автобус, на самого быстрого коня или еще лучше — сразу улететь. Я этого не сделал.

Сразу после школы я подал в одно министерство заявление о приеме на работу. Я зашел туда по-простому, в джинсах и майке, потому что был уверен в исходе — выперли бы меня По-любому. Принимавший чиновник держался на почтительном расстоянии — то ли не хотел говорить, то ли боялся подцепить блох, не знаю. Выслушав меня, он пожал плечами и отвел к начальнику отдела кадров.

Тот сидел за огромным столом с портретом Густава Гусака за спиной и обнюхивал бумаги перед собой. Все здесь было продумано так, чтобы человек перед этой демонстрацией мощи абсолютно потерялся. Даже кресло, на которое меня усадили, продавливалось все ниже и ниже к полу. Последние капли уверенности покидали меня. Может быть, причиной тому был внимательный, но строгий чиновник, в задачу которого входило всегда смотреть в направлении окон. Кадровик через стол вперил в меня водянистые глаза и с улыбкой и неподдельной бодростью перешел прямо к делу: