Александра Флид - Грустная девочка

Ее голос звучал по-старчески – уверенно и в то же время безнадежно.

С этого момента начались самые длинные сутки в его жизни. Взорвавшись и выпустив всю злость, копившуюся долгими неделями, София снова сникла, но на сей раз, она стала угасать по-настоящему. Ему показалось, что изменился сам оттенок ее кожи, что ее дыхание стало еще более тихим, а потухший взгляд лишился последних крупиц осмысленности. Она просто лежала на диване, не предпринимая попыток подняться или уйти. Несколько раз, когда они не успевали вовремя отреагировать, Диана подбегала к ней и начинала тянуть за руку, пытаясь вовлечь в свои игры, но София даже не смотрела на нее. Ей было все равно.

Утром следующего дня стало ясно, что она держит свое слово. Сказав, что она не будет жить с ними, София не шутила и не пыталась поймать их на детский шантаж. Она полностью остыла, и жизнь стала покидать это крохотное тело.

К обеду перепуганный и раскаивающийся Шерлок опустился рядом с ней и взял ее изувеченную и перебинтованную ладонь в свои руки.

– Что мне сделать? Что сделать, чтобы ты нас простила? Скажи, чего ты хочешь, и я выполню любое твое желание. Клянусь, я все сделаю, только не умирай.

Его слова не встретили отклика, и, посидев так некоторое время, он был вынужден подняться и уйти. За кухонным столом его ждала Ирена, которая пила остывший чай и грызла высохшее печенье. Вид у нее был подавленный и даже виноватый.

Когда он вошел, она подняла глаза и встретилась с его взглядом.

– Не получилось? – спросила она.

Говорить не хотелось, и он просто покачал головой. Она продолжила:

– Я знаю, что мы должны сделать. Нам нужно пригласить Эмму, чтобы она пожила здесь с нами в грядущие выходные. Только так можно вернуть Софию.

– А почему ты не хочешь попытаться сделать хоть что-нибудь?

– Потому что я жду ребенка и у меня уже есть маленькая дочь. Я не могу отдавать все свое время Софии, понимаешь?

Шерлок покачал головой:

– Ты просто не хочешь, хотя мне кажется, что так было бы разумнее. Воспитание Софии доверили нам, и именно мы несем ответственность за ее жизнь, а Эмма не имеет к ней отношения.

– Но у нее получается, разве ты не видишь? Эмма справляется лучше, чем я. Пусть мне и нелегко это признавать, но я хочу остаться честной с тобой. Теперь уже поздно добиваться любви Софии, нужно признать, что мы проиграли. Обидно, конечно, но это сейчас и не важно. Главное, чтобы ей стало легче.

– Тебе плевать, станет ли ей легче, ты просто хочешь от нее избавиться.

Ирена встретила эти слова вполне достойно, со спокойствием, которого он от нее не ожидал.

– Нет, если бы мне было все равно, то я не стала бы ничего предлагать. Я бы просто дождалась, пока София умрет.

Он опустил голову и положил руки поверх скатерти. Последние дни выжали из него все силы, и он едва мог контролировать свою речь. Соблазн сорваться на Ирену, обвинив ее в том, что она пускает в ход рукоприкладство и относится к Софии несправедливо, был слишком велик. Еще больше ему хотелось узнать все подробности о том дне, когда она подумала, что проклятую вывеску разрисовал именно Филипп. Однако копаться в прошлом означало бы отдать время мертвым, в то время как им стоило подумать о живых.

– Хорошо, я поверю тебе. – Он поднял голову и устало посмотрел ей в глаза. – Но почему мы должны отдавать ее чужой женщине? Что такого может сделать эта Эмма, что будет не под силу нам?

Ирена ухмыльнулась и снова принялась грызть печенье.

– Если бы я знала, то непременно сказала бы тебе, – вздохнула она. – Поверь мне, я бы обязательно все тебе объяснила и разложила по полочкам. Но, к сожалению, мне не известно, почему София так безгранично верила Эмме и так сильно любила ее. Остается надеяться, что она и сейчас будет рада ее увидеть.

Внутренне он был готов согласиться с женой, но собственное упрямство и какая-то необоснованная надежда держали его еще какое-то время, прежде чем он понял, что София действительно уходит от них. Второго января он проснулся ранним утром и прошел в ее спальню, только чтобы обнаружить, что она лежит на полу возле кровати Филиппа. Она не спала – ее глаза были обращены к шкафу, в котором еще хранилась одежда брата. Крохотное личико, казалось, просто ссохлось от горя, и она почти беззвучно всхлипывала. Тихие, сдавленные рыдания без слез. Взглянув на нее, он понял, что тянуть больше просто нельзя – ему пришлось выйти из комнаты и направиться к дому, в котором жила Эмма.